– Ну, а для либеральных русских сегодня такой идеей является свержение советского строя, власти коммунистов,– с некоторым вызовом сказала Порция Браун.
– И что, эта идея привлекает многих? Она популярна?
– Да, безусловно. А кроме того, ее надо раздувать, как искру. Понимаете?
– Раздувать можно,– согласился Сабуров.– Но раздуется ли? Я, извините, скептик. Я ведь бывал в России. Во время войны. Плохо советские русские сотрудничали с немцами. И потому еще не хотели они сотрудничать с завоевателями, что не желали возвращения старых порядков – помещиков, фабрикантов, князей, баронов.
– Да, это было неумно предлагать им тогда помещиков и князей.
– И сейчас не будет умнее. Они и сами, судя по статистике, пре красно хозяйствуют, и народные доходы у них непрерывно растут.
– Не скажите. Не все определяется доходом. Духовная жизнь скована – вот что главное. А что касается князей, баронов… На это взгляды меняются. В Москве у меня есть один знакомый. Он проделал очень любопытную эволюцию. Отец его до революции был торговцем, торговал в провинциальной лавчонке. После революции установили порядок, что в высшие учебные заведения предпочтительно принимались дети рабочих и крестьян. Мой знакомый никому не сказал, что он сын торговца, пошел работать на завод, два года стучал там молотком, уверяя всех, что и отец его тоже кузнец, и так получил право учиться в университете. Закончил его и, как сам рабочий и сын рабочего, даже вступил в большевистскую партию! А теперь, когда все это утратило у них значение – происхождение, класс, сословие, когда анкет уже не требуют, когда быть рабочим не стало так почетно, как было, он, знаете, что? Он вполне прозрачно намекает, что родители его были дворяне, и не простые, а чуть ли не с гербом. Это очень интересный и обнадеживающий симптом. Не правда ли?
Они дошли с мисс Браун до шумной Оксфорд-стрит, отыскали тихое, уютное кафе, выбрав столик в углу, и разговорившаяся мисс Браун нарассказывала Сабурову множество любопытного о Москве, о Ленинграде, о людях, с которыми она встречалась. Круг ее знакомств ограничивался деятелями литературы и искусств. Она знала некоторых советских писателей, художников, режиссеров, артистов. Все те отдельные, на которых намекали авторы обращения, были, по ее словам, именно из этого круга. О них мисс Браун говорила с большой симпатией. Зато, нисколько не сдерживая себя, она поносила остальных.
– О, это такие бездари, такие тупицы, приспособленцы! Попробовали бы вы с ними поговорить. Как горохом о стену! – Она даже посту чала костяшкой пальца в обтянутую желтым шелком стену возле их сто лика.– Упрямые, самоуверенные. Им, только им все. Им премии, им гонорары, им должности и ордена. Вы это все увидите. Хотя такого рода дела и не будут нашими с вами делами, но они сами собой бросятся вам в глаза.
Она порылась в сумочке, набитой бумагами, и вытащила подобие брошюрки небольшого размера в мягкой серой обложке.
– Это вам,– сказала, подавая.– Это журнал, который называется совсем просто: «Студент». Замечателен он тем, что является журналом авангарда советской литературы.
Сабуров полистал страницы малоформатного карманного изданьица.
– Позвольте! – воскликнул он.– «Журнал авангарда советской литературы», как тут написано, а издается в Лондоне!
– А вы хотели бы, чтобы такое издавалось в Москве? Вы наивны, синьор Карадонна. Большевики этого не допустят. Они не такие. Нет, это, конечно же, издается в Лондоне, но завозится в Советский Союз и распространяется там среди желающих.
– Отдельных? – с ударением спросил Сабуров.
Мисс Браун усмехнулась.
Весь вечер Сабуров листал у себя в комнате этого «Студента». Он начитался посредственных альбомных стихов, которые занимали треть книжки и которые, как он понял из предисловия, автор сам же и распевает под гитару; с удивлением увидел заново перепечатанный отрывок из «Хулио Хуренито» Ильи Эренбурга, изданного еще в 1922 году в берлинском «Геликоне»; старые-престарые стихи этого автора, объединенные общим названием «Молитва о России», а рядом и так называемые «Рязанские частушки». Нечто подобное певали солдаты белых армий на островах под Константинополем, изливая злобу на тех, кто вышиб их с Кубани и из Крыма.
И так десятками строк и четверостиший.
Была здесь, в «авангардном журнале», напечатана и «народная советская песня». Начиналась она строками:
Потом вот ей повстречался петух, он стал к ней ластиться, приглашать за реку. А за рекой:
Следовала мораль:
Глупее что-либо придумать было трудно. Народная русская песня! Сабурову помнилось немало чудеснейших народных русских песен. Он уже запамятовал многие слова, но в ушах его еще не заглох напевный, лирический настрой тех песен, их целомудренность, их чистота и глубина. А тут бог знает что. Если теперь таковы у русского народа песни, то плохи же его дела. А если это фальсификация, то что ею преследуется?
Он увидел и объявления в «Студенте», из которых узнал, что антикварный магазин издательства «Флегон Пресс», издающего этот журнальчик, высылает книги по почте. Какие же это были книги? «Л. Троцкий. Сталинская школа фальсификации. К. Каутский. Большевизм в тупике. Б. Пастернак. Доктор Живаго». И даже журнал «Новый мир» № 3 за 1927 год! И еще его внимание привлек призыв: «Флегон Пресс покупает телефонные книги СССР. Выплачиваем 150 долларов за телефонную книгу любого советского города».
Все стало ясным. Английское издательство, с адресом 24, Chancery Lane, London, W– С– 2, собирает по задворкам Советской страны литературные отходы, публикует их на русском языке в Лондоне, платит гонорар авторам не своими английскими фунтами, а американскими долларами, скупает телефонные книги СССР, стремясь таким путем завербовать агентуру и приобрести адреса – старый, избитый прием. Зачем же ему, Сабурову, собирающемуся заниматься русским искусством, читать всю эту чушь? Напрасно мисс Браун навставляла такого чтива в список необходимой ему литературы.
13
– Бенито, ты знаешь, у нас в Турине находится группа советских писателей! – сказала Лера.
Допивая утренний кофе, Спада просматривал газеты.
– Знаю, – сказал он, не подымая головы.
– Может быть, надо встретиться с ними, пригласить к нам?
– Да ты что? – Спада вскинул свои глаза, два темных пятна за очками.– Это же Булатов со товарищи. Все трое – из этих… из баловней культа. Премии, ордена, подмосковные дачи…
– Мне кажется, ты неправ. – Лера сидела напротив за столом и катала шарик из мякиша только что принесенной, еще теплой булочки. – Во-первых, двоих из них, в частности Булатова, «культ», как ты называешь, не успел обласкать. Во-вторых, при «культе» такими писателями, у которых учился Булатов, были созданы очень хорошие книги. В-третьих, «культа» давно нет, а в Советском Союзе Булатова «со товарищи» читают, каждая новая книга каждого из них издается громадными тиражами, и все равно ее не купишь.
– Может быть, и читают,– довольно миролюбиво согласился Спада. – Но кто? Самые примитивные, самые неразвитые читатели. У вас в Советском Союзе таких двести с лишком миллионов. Только в их представлении Булатов – писатель. На самом же деле, то, что пишут он и ему подобные, не литература, а просто, как у вас говорят, агитки за Советскую власть. Критерий таков: за Советскую власть? Хорошо! Не за Советскую власть? Плохо! Вот и вся «эстетика». Так подлинно художественное никогда не создавалось, не создается и не может быть создано.
– Да, мне известна твоя точка зрения на советское искусство.
– Ну, ну, сформулируй. Интересно.