— Как же тогда доехать до Паленера?
Всем неловко.
Взгляды контролерши и ожидающих (знаем, мол, мы таких, вечно недовольных) заставляют его умолкнуть.
Перед газетным киоском стоит длинная очередь, как это ни странно — из одних мужчин. Покупают «Спорт», «Труд», сигареты, трамвайные билеты, никому, боже избави, не приходит в голову выбирать открытки или серии почтовых марок «Весь мир за пять крон». Торопливо разворачивают газеты на последней странице и пожирают глазами центральный заголовок дня:
МЫ ПОКОРИЛИ ГОРДЫЙ АЛЬБИОН!!!
БРИТАНСКИЙ ЛЕВ БЕЗ КОГТЕЙ
ГОСТИ С ОСТРОВОВ НЕ ВЫДЕРЖАЛИ НАШЕГО ОДЗЕМКА![50]
Да выиграй мы у Англии какую-нибудь там мировую войну, и тогда никто не смог бы придумать лучше!
Здесь, в этой самой очереди, стоит и главный герой нашей истории, да-да, любезный читатель, это некий Карол Пекар. Хотя перед нами в утреннем обзоре уже не раз мелькал его силуэт, но только сейчас, нарушив стереотип покупок, он привлек к себе внимание. Он согнулся перед окошком в три погибели, чуть ли не присел, и голову прижал к плечу, чтобы продавщица сумела разглядеть его физиономию. Учтиво поздоровался, можно сказать, даже слишком учтиво, судя по обстановке, так, во всяком случае, могло бы кому-то показаться. Последнее, конечно, зависит от того, каковы виды у самого наблюдателя.
— Целую ручки!
— «Спарты» в твердых коробках нет! — так же твердо, как упаковка упомянутых сигарет, звучит ответ.
— По радио передавали: утром туман…
— А! Это вы!
Недоверие устранено, контакт налажен, пароли соответствуют. Киоскерша для верности тоже наклоняется, устанавливая идентичность, и выпрямляется, довольная. Она сует Пекару журнал, сложенный так, чтобы не было видно обложки с названием. Умей бородатые анархисты быть такими конспираторами, их бы вовек не поймали!
Карол Пекар отступает под дерево с мелкими красными ягодками, которые старожилы называют «бодьоло», и нетерпеливо разворачивает журнал.
С кричаще яркой обложки нам ухмыляется сам Бельмондо с толстой сигарой в уголке рта. Над его головой сияет лаконичная надпись:
Кстати, о красках: если существуют кричащие, то эти вопят опереточной фистулой, от таких и бетонное укрытие не спасет! Бумажные розы в тире, огромный свадебный торт с резиновым пупсом посредине, открытка с Лазурного берега! Пуншевое пирожное, духи «Живые цветы»! Короче — журнал! Уж эти мне журналисты, ох, журналисты! Краски, подобные журнальным, залили все вокруг. Взгляни, сразу настал день, полный света, веселой музыки; надо всем краем, может, до самой Скандинавии, барометр показывает «ясно».
Мы едем в трамвае и улыбаемся вместе с Пекаром, вместе со всеми пассажирами. Стихи просятся на язык:
Какие-никакие, а стихи. Мы, конечно, могли бы высказать замечания, впрочем, не принципиального свойства, но время не терпит, так что воздержимся и промолчим.
Сегодня даже пассажир, едущий зайцем, не кажется таким уж мрачным явлением.
Столица, громко выражаясь, жемчужина Дуная, с ее шумом осталась позади, и вот уже Карол Пекар приближается по пустынной дорожке из бетонных плит к миниатюрному романтическому замку, высовывающему от любопытства свои башенки над верхушками тополей. Пекар весело размахивает портфелем, в термосе бодренько плещется кофе с молоком, вторя гомону подрастающего поколения так называемых певчих птиц. Вышепоименованный заглядывает в журнал и пытается скопировать небрежную мину Бельмондо, но сигара — карандаш — не желает держаться в уголке рта, в общем, впечатление неудовлетворительное.
Пекар прыгает с плиты на плиту, словно по крышам вагонов, но сбивается с ноги.
Энергично бьет ботинком по какой-то ржавой консервной банке, валяющейся в траве, но она оказывается концом железной трубы, глубоко вбитой в землю.
Когда боль в большом пальце стихает, он вознамеривается эффектно перепрыгнуть шлагбаум перед входом. Берет разбег отчаянно, прямо как Фанфан Тюльпан, но в последнее мгновение передумывает и совсем не по-спортивному подлезает под шлагбаум. Однако мы вместе с ним верим, что настанет день, когда он возьмет этот барьер лихим самурайским «флопом» и даже обойдется без гимнастического мата.