— Понятно, — протянул я и на этот раз сделал настоящий глоток чая. Тот оказался совершенно невкусным, и я с трудом заставил себя протолкнуть напиток в желудок.
— Я долго работала, — продолжила Мира и приосанилась. — Жила в общежитии и только при выходе на пенсию мне досталась по ордеру эта квартирка. Тут царил полный бардак. На одной площадке со мной обитала мадам с жирными котами, которые истошно орали по весне. Я сделала все, чтобы извести живность. Писала жалобы в лекарскую службу, чтобы проверили жилище на предмет заразы. Потом замеряла уровень звука и писала в градоохранные организации. В профсоюз писала…
— Зачем? — уточнил я.
— Чтобы место свое знала эта дамочка, — как ни в чем не бывало заявила Мира. — Я законы знаю. Все жалобы проверяют. На них должны реагировать.
— Для чего вы это делали?
— Я за порядком слежу в этом доме. И во дворе, — насупилась женщина. — Надо мной жила со своим мужем одна арфистка. И я добилась, чтобы она со своим инструментом поганым и мужем визгливым убралась отсюда.
— Вы не любите музыку? — я откашлялся.
— Арфа тяжелая, — очевидно не в первый раз пояснила Мира. — И она могла продавить пол и согнуть балку.
Я невольно посмотрел наверх, оценив высокий потолок с лепниной, густо замазаный побелкой.
— А на третьем этаже жил мерзкий старик, который постоянно кашлял. Я выяснила, что он был репрессированным. И какое-то время провел на каторге. И терпеть его кашель я не собиралась. Он принес мне с десяток справок о том, что легкие у него чистые, а слабость в них астмическая. Но меня не проведешь, — Мира злобно усмехнулась. — Я выжила этого убогого чахоточного.
— И куда он съехал?
— В богадельню, наверно, — безразлично отмахнулась женщина. — Свою квартирку он продать не может. Жилье наше за городом значится. У нас весь дом не частный, а принадлежит империи.
— Ясно, — внутри меня все заледенело от омерзения.
— И этот Щукин мне сразу не понравился. Ходил со своими газетенками и не оставлял их внизу.
— Так на крышках почтовых ящиков замочки, — напомнил я.
— Это я повесила, — довольно отметила хозяйка квартиры. — Чтобы никто не додумался кидать всяческий мусор.
— К вам нельзя зайти без домофона, — рассеянно заметил я.
— Мерзавцы найдут возможность, — ожесточенно заявила Ромская и вновь стукнула себя по колену, тотчас скривившись от боли. При этом ее лицо приобрело странное страдающее выражение, которое тут же сменилось на злорадное.
— Так что же сделал Щукин? — вернулся я к прежней теме.
— Он таскал мне письма. Много писем. Эти гадские, свернутые в квадраты записки, так их обычно складывают в острогах.
— Так письма были оттуда? — я уже не мог притворяться, что пью чай, и отодвинул чашку.
— И с каторги, — добавила женщина и скривила губы. — Поначалу я подумала, что это какая-то глупая шутка. Но потом поняла, что письма настоящие.
— Их вам слали каторжане и сидельцы?
— Именно, — глухо подтвердила Мира. — И не один десяток. Больше сотни мерзавцев писали мне всякое.
Мне подумалось, что кто-то мог узнать адрес бывшей надзирательницы и начать ей угрожать.
— Они вас напугали?
— Нет, — без тени сомнения отмахнулась женщина и поднялась с кресла. — Сейчас покажу.
Она вышла в прихожую и вскоре вернулась, держа в руках большую обувную коробку, обернутую бечевкой. Сняла веревку и откинула крышку. Рядом с ваксой, щеткой для чистки ботинок и мотком шнурков лежало несколько стопок писем, свернутых квадратом с печатью в виде птицы в клетке.
— Вот кое-что из тех мерзких посланий, которые я не отдала жандармам.
Женщина покраснела и потерла переносицу.
— Это часть писем?
— Да.
— Почему вы не передали улики?
— Потому что, — Мира нервно дернула плечом. — Там есть кое-что слишком личное… лишнее, — поправилась она.
С молчаливого согласия хозяйки я развернул письмо и по первым строкам понял, что оно носит не угрожающий характер, а любовный. Мире Ромской писали амурные письма тоскующие по женской ласке каторжане. И разбавляли тексты странноватыми рисунками роз и колючей проволоки, сделанными синей ручкой.
— Они все были такими? — откашлялся я и свернул бумагу.
— Те, что я отдала жандармам, были просто для знакомства. Мне предлагали вести беседы в письмах дружеского характера.
Я представил всю боль Миры от происходящего и едва смог удержаться от улыбки. Люди, которых она презирала, писали ей письма. И ей пришлось их читать, потому как иначе она поступить не могла.