Легкая слава, легкий успех. О Чехове говорили — Потемкин, баловень фортуны, временщик. И все прекрасно знали, что слава его ненадолго. Мало ли их перебывало в литературе, этих падучих звезд…
Сам Ежов работал добродетельно и усердно. В глубине души он знал, что время его придет, и на славу рассчитывал так же твердо, как чиновник рассчитывает на орден, на пенсию за выслугу лет. Завидовал ли он Чехову? Нет, писал он и простодушно подчеркивал: нет, не завидовал. Нет. Но нельзя, чтобы слава давалась так беззаботно. Ежову, всю жизнь прикованному к своему столу тяжелой цепью усердия, это казалось святотатством. Это было неправильно. Это было обидно. И если бы он выбирал для своих мемуаров эпиграф, то, конечно, остановился бы на пушкинском:
А какие появлялись мемуары о Чехове! Какие похвалы, какие преувеличения! Несведущие, посторонние люди. Мещане! Он-то знал, что у Чехова была любовница, француженка, актриса, и еще другие любовницы. При жизни Чехова он молчал об этом, но теперь — нет, пусть общественное мнение хоть теперь узнает правду, потому что как семейный человек он этого никогда не одобрял.
Чехов писал Ежову в 1892 году: «Ну, строгий человек, будьте здоровы и снисходительны к нашим слабостям».
Из этих двух пожеланий лишь первое исполнилось безусловно: Ежов умер в 1942 году, пережив Чехова на тридцать восемь лет. Как литератор он забыт совершенно — и справедливо забыт. Он выбрал для себя роль Сальери, но, поскольку Ежов повторялся, трагедии не вышло. Он не был Сальери, он был Людофилом, но в конце концов — не капля яду, так ложка дегтю — разве не все равно?
При жизни Чехова не он один вел свой завистливый счет. «Решительно надо сделаться эгоистом вроде Чехова — и только тогда успеешь что-нибудь сделать!» — писал в своем дневнике И. Щеглов. Он же сохранил для потомства злую фразу Суворина: «Чехов — кремень-человек и жестокий талант… Избалован, самолюбие огромное… Никогда большим писателем не был и не будет…»
Вероятно, это утешало, и собственные неудачи и обиды судьбы казались не такими уж страшными. Но ненадолго. У того же Щеглова вырывалось вдруг, как крик души: «Что за талант, что за чуткость, что за симпатичная личность, этот проклятый Антуан!»
И через долгие, долгие годы, в конце пути: «Как-никак, несмотря на многие потери, до смерти Чехова я не мог считать себя одиноким… Для меня он слишком был высок. Вот все недоразумение».
ТАГАНРОГ
Антон — третий сын в обширном семействе Павла Егоровича Чехова — родился в Таганроге 17(29) января 1860 года, когда его матери было двадцать пять, а отцу — тридцать пять лет.
В рассказах о себе Чехов был сдержан и прост — «ничего из себя не делал… ни тени рисовки или любования самим собою». Автобиографические заметки, которые ему приходилось давать в последние годы жизни — то по просьбе редакции энциклопедического словаря, то в ответ на запросы переводчиков — написаны суховато и кратко, без всяких лирических подробностей. «Автобиография? У меня болезнь: автобиографофобия. Читать про себя какие-либо подробности, а тем паче писать для печати — для меня это истинное мучение».
Должно быть, такая сдержанность разочаровывала современников. Первый биограф Чехова — А. Измайлов, отлично сознавая опасность «поддаться той чрезмерной идеализации, образцы какой уже нашли место в отдельных характеристиках этого чудесного писателя и обаятельного человека», привнес в его жизнеописание оттенок легенды. Сообщив, что дед писателя был из крепостных, он добавил, что о происхождении его фамилии сведений не сохранилось.
Фамилия же эта была не Чехов, но Чех.