Грузовик ворчливо зарокотал и юркнул в черный рукав проулка. Замер стук колес, а Санька все маячит возле калитки. И вдруг, будто кто толкнул его в спину, опрометью кинулся на заречную улицу. Там, над обрывом, сутулилась старая изба бабки Ганны.
Бежит Санька к бабке, все думает про отчима: «Где он пропадает? И лошадей свел…»
А Герасим в это время был далеко. Целый день он таился в ельнике, возле Дручанска, воровато поглядывал на дорогу, по которой отступали красноармейцы. А в сумерках подался по кустам ивняка на Друть, к старой, забытой людьми мельнице-водянке.
Чужой флаг
В хилом ольшанике моргает костерок. То высунет из-за куста красный язычок, то спрячет. Чернобородый старик длинными мосластыми руками кладет в огонь суковатые ветки. Из ольшаника выползают клочкастые кудели дыма.
Поодаль старухи-ветлы пригорюнились над водой. Под ними — мельница-водянка. Скособочилась, будто норовит прыгнуть в омут с тоски: давно люди покинули ее, дорога сюда заросла лопухами. В ночи мельница похожа на приземистый прошлогодний омет.
Возле мельницы просторная луговина. Там маячат лошади. Негромко хрупают траву.
Старик снял черный картуз с высокой тульей, положил на траву рядом с собой. Продолговатая лысина на макушке мерцает в свете костра, как ущербная луна.
Над прибрежными зарослями захлопала крыльями сова. Пугливой тенью метнулась над костром. Старик насторожился. Прислушивается. Ни души. Только звезда зеленым глазом смотрит из-за корявой ольхи.
С шоссейной дороги крутыми волнами наплывает по лесу грохот тяжелых машин. Версты три до нее, а все слыхать: скрежещут гусеницы, ревут на подъемах моторы, гремят кованые колеса… Гул уползает по шоссе все дальше от Дручанска.
Внезапно за кустами послышался торопкий топот. Бойко копытит лошадь. Седок понукает ее, звучно чем-то подхлестывает.
Чернобородый шагнул из ольшаника навстречу всаднику. Спросил:
— Ты, Герасим?
Тот спрыгнул с лошади, кинул к ногам старика колесо от легкового автомобиля.
— Уходят на Могилев… Без боя… Кишка, видно, тонка… — В волчьих, зеленоватого отлива глазах вспыхнуло на миг хищное злорадство. — Скат с легковушки… Запасной. — Он толкнул ногой колесо под куст. — А один… — рубанул воздух рукой. — Пускай начальство пешком топает на восток.
Спутал коня железным путом, ткнул в пах кулаком. Конь всхрапнул, поскакал на луговину. Заржал, пугая притаившуюся в зарослях тишь. Темные кусты за мельницей отозвались коротким эхом.
— К утру убегут за Днепр…
— Нашу власть возвернем? — спросил чернобородый.
— Немцы придут, скажут… Держись возле меня. Не пропадешь.
Присели к костру. Замолчали. Герасим стянул с ноги сапог, перемотал портянку.
На подступах к Дручанску, где-то за лесами западного урочища, бухнула пушка. Ей отозвалась другая… третья… На небе опять заметались огненно-кровавые зарницы.
— Спервоначалу церковь открыть прихожанам, — нарушил молчание бородатый. — Колокольню поставить, крест позолотить, иконы обновить… Я, как церковный ктитор 1, мыслю…
Герасим остановил старика на полуслове. Сказал, повелевая голосом:
— Вот что, Верещака. Коммунистов выслеживай, какие не успели убежать. Приметишь которого, мне сказывай…
Они лежат возле костра — голова к голове. Оба патлатые, черные, как вороны. Долго говорят, перебивая друг друга. Вспоминают дни, что поросли десятилетним быльем. Потом Герасим возвращается к завтрашнему дню. В его голосе Верещака слышит благовест…
Костерок едва дышит. А на заречном небосклоне прыткий ветер уже раздувает второй костер.
Герасим вскочил на ноги. Прислушивается к тишине. Замерло все. В Дручанске даже собаки не брешут.
— Пойду узнаю, что там, — произносит вполголоса Герасим. — Стереги лошадей. Теперь они — мои…
Он раздвинул плечами кусты, на которых созрела крупная, как горох, роса. Шагнул и пропал в сизом сумраке.
На рассвете в Дручанск приползла робкая тишина. Затаилась у крайних изб.
На улице — ни души.
Глухо.
Невзначай пискнула чья-то калитка.
Бестолошный петух всплеснул крыльями в повети, охрипшим баском окликает утро. Выглянуло оно из-за ельника — измятое, в кровоподтеках, забинтованное белым облаком.
— Бабуля! — зовет Санька бабку Ганну.
Та не откликается.
Выскочил в сени, распахнул дверь. Старуха на крыльце, сидит на нижней ступеньке, горстями бросает крупичатую кашу из чугунка на дощечку.