Религией исландцев оставалось древнескандинавское язычество и, как мы уже знаем, местные предводители — годи отправляли культ в подконтрольных им капищах. Однако исландцы не были вовсе отрезаны от Европы, и на протяжении Х в. среди них уже появились христиане. Около 1000 г. решением альтинга новая религия была принята в качестве обязательной для всего населения. Это решение было продиктовано заботой о том, чтобы избежать распрей между язычниками и христианами и сохранить мир в стране.
Ненасильственное принятие религии Христа, столь нетипичное для континентальной Европы, и в частности для стран Скандинавского полуострова не сопровождалось, однако, по крайней мере на первых порах, сколько-нибудь глубокой трансформацией мировоззрения исландцев. Традиционные верования и магические ритуалы не были искоренены, и этой относительной веротерпимостью нужно, по-видимому, объяснять тот колоссальной исторической значимости факт, что в исландской письменности, когда она наконец была введена в XII в., были запечатлены богатства скандинавской мифологии и поэзии. Не меньшее значение имело и то, что культивировавшиеся в отдельных районах страны семейные предания и рассказы о конфликтах между исландцами — саги — бережно передавались из поколения в поколение, пока наконец в конце XII–XIII столетиях не подверглись записи, обретя литературную форму. В противоположность церковной литературе континента, в которой простолюдины либо игнорируются вовсе, либо спорадически упоминаются без каких-либо попыток проникнуть в их духовную жизнь, «саги об исландцах» дают историкам уникальную возможность увидеть крестьянское общество «изнутри».
Рассмотренные выше саги интересуют нас прежде всего в качестве источников по истории социальных отношений в древней Исландии. Что могут они дать для понимания общественной структуры? Перед нами могущественные годи, местные предводители бондов, и сами рядовые свободные бонды. В обоих повествованиях бонд поначалу фигурирует как самостоятельный хозяин, не без труда сводящий концы с концами, но в результате конфликтов, в которые он оказывается вовлеченным, он утрачивает свою независимость. По-видимому, за судьбами отдельных персонажей мы способны усмотреть более общую тенденцию, имевшую место в исландском обществе «эпохи саг». Поскольку эта социальная трансформация находит выражение в сагах с их специфической жанровой риторикой и тематикой, которая концентрируется на проблемах кровной вражды и мести, в изучаемых нами рассказах процесс втягивания бондов под власть могущественных собственников как бы камуфлируется: стычки по, казалось бы, малозначительным поводам, оскорбления и посягательства на личное достоинство занимают весь передний план повествования, тогда как конечный результат конфликтов оттесняется на периферию. Тем не менее интересующий нас пласт действительности прослеживается довольно отчетливо. Разумеется, поскольку в фокусе саги всегда находится единичный конфликт, судьба отдельного свободного человека изображается обособленно, вне связи с целым. Социальные коллизии заслонены в сагах сценами, участники которых движимы чувством чести, стремлением отстоять собственное достоинство, опираясь на поддержку сородичей и друзей, — они воспринимаются в виде конфликтов моральных и правовых. В саге «микроистория» заслоняет «макроисторию».
«Механизм» происходящего в обоих изученных нами случаях связан с понятием «удачи», судьбы. Вспомним слова Торстейна, обращенные им к Бьярни во время их поединка: «Боюсь, твоя удача пересилит мою неудачу». Он признает, что Бьярни «счастливее» его самого и более «богат удачей». Она проявляется и в общественном статусе годи, и в его особых, более «интимных» связях с языческими божествами, и в его власти над другими людьми, от него зависящими, и в его богатстве. В отличие от Бьярни, Торстейн — мелкий хуторянин, человек, лишенный семьи и родни. Дальнейшая жизнь Бьярни, вкратце упомянутая в конце «пряди», также была благополучной и счастливой. Приведенные слова можно было бы, на первый взгляд, истолковать таким образом, что «удача», «везенье» Бьярни должны были обеспечить ему победу в единоборстве. Однако дело обстоит сложнее. Противопоставление «удачи» этого годи «неудаче» рядового бонда вновь упоминается Торстейном, когда он в ходе того же поединка произносит: «У меня был сегодня не один случай предать тебя, если бы моя неудача оказалась сильнее твоей удачи. Теперь уже я никогда не предам тебя». Следовательно, «неудача» Торстейна не могла помешать ему нанести смертельный удар «богатому удачей» Бьярни. Неравноценность «судеб» обоих не предопределяет исхода единоборства, он явно зависит от их внутреннего благородства: Торстейн вполне мог воспользоваться случаем и убить Бьярни, пока тот пил воду из ручья или завязывал обувь. Таким образом, «удача» определяется не одними только врожденными качествами, но зависит от поведения ее обладателя. Если бы «неудача» Торстейна пересилила «удачу» Бьярни, т.е. если бы он предательски убил годи, то его собственная «неудача» только бы усугубилась, ибо этим убийством он навлек бы на себя тяжкие последствия и — главное — подлым поступком разрушил бы цельность своей личности. Бьярни и Торстейн неравноценны в своем «везении», но могут поспорить один с другим в демонстрации своих человеческих достоинств.
Тема «удачи» всплывает и в «Саге о Храфнкеле». Ее герой располагает значительными богатствами — материализацией своего «везенья», пользуется неоспоримым авторитетом и влиянием в округе, где у него много приверженцев. К тому же он — годи, выполняющий религиозные функции в своем капище, и поклонник-союзник бога Фрейра, которому приносит богатые жертвы и с которым делит право собственности на посвященного ему коня. Его «договор» с божеством, несомненно, служит залогом его «удачи». Потому-то он налагает запрет на пользование конем Фрейра кем-либо, помимо него самого, и дает обет умертвить всякого, кто нарушит это заклятье. «Удача» Храфнкеля в немалой мере связана с тем, что Фрейр является его покровителем.
Но и здесь дело обстоит сложнее. Заклятье, наложенное на коня Фрейра, было нарушено, и хотя Храфнкель, верный своему обету, убил виновного, между ним и родственниками убитого вспыхнула вражда, в которую были вовлечены влиятельные люди. Судьба отворачивается от Храфнкеля, и он оказывается не в состоянии защититься от предъявленного ему обвинения и поставлен вне закона. Последствиями нападения Сама и его сторонников на усадьбу Храфнкеля были не только утрата им его власти и потеря собственности, но и убийство коня Фрейра и разорение капища. Колесо Фортуны, если прибегнуть к образу, распространенному в то время в Европе (но не в Скандинавии), казалось бы, сделало для Храфнкеля роковой поворот. И тем не менее по прошествии нескольких лет Храфнкель нашел в себе силы для того, чтобы вновь совладать с собственной судьбой и вернуть себе власть и усадьбу. Напрашивается заключение, что «удача», по представлениям древних скандинавов, зависела, по крайней мере отчасти, от индивидуальных качеств человека. Он борется за свою «удачу». Автор саги не упустил случая отметить, что умершего Храфнкеля положили в курган вместе с его оружием и добром: в этих предметах, тесно, магически связанных с существом владельца, воплощались его «удача» и «везенье».