Бинокль в руках у полкового комиссара дрогнул: из прибрежной лозы высыпали серые фигуры, засуетились у воды.
С запада в молочное небо неторопливо вплывала «рама»[4].
— Товарищ полковой комиссар, к вам пришли.
Храпов повернулся и несколько секунд смотрел, ничего не видя. Потом различил перед собой подтянутого капитана в новой гимнастерке.
Батальон старшего лейтенанта Босых окапывался в степи за Доном.
Бойцы не спеша отрывали стрелковые ячейки, соединяли их ходом сообщения.
Подъехала батарея противотанковых пушек. Артиллеристы сняли орудия с передков, ездовые увели лошадей, а расчеты принялись расчищать огневые площадки.
— Работай, артиллерия! — крикнул из траншеи Переводов. К новичкам в незапачканных землей гимнастерках и с новенькими сорокапятимиллиметровыми орудиями он относился по-дружески: хотя эти ребята не нюхали пороха, зато пушкари, артиллерия! С ними теперь будет веселее. Саперы привозили бревна для перекрытий блиндажей и дзотов — здесь предстояло стать прочно!
— Комбат, Казеев вышел!
— Где?!
Лейтенант Казеев привел с полроты бойцов, усталых и возбужденных: наконец-то свои!
Будничные, такие приятные заботы охватили старшего лейтенанта Босых. Он принимал людей, распоряжался, чтобы их накормили и дали им отдохнуть. Потом он знакомился с командиром приданного ему дивизиона семидесятишестимиллиметровых пушек, побывал у минометчиков. Он отдавал приказы энергично и четко, и никто не подумал бы, что сейчас его волновала не только батальонная траншея.
— Работы не прекращать! — покрикивал Босых. — Здесь станем крепко!
Бойцы знали: это — не слова, а выраженный словами закон, не подлежащий никакой коррективе. Крепко стоять было для них теперь так же естественно, как степь, как солнце.
Из-за Дона неторопливо летела «рама». «Шугануть бы ее чем…» — рассердился Босых. Будто повинуясь его желанию, за спиной загудели два ястребка. «Наши, краснозвездные!.. Заждались мы вас… Дайте ей как следует!»
Ястребки напористо атаковали «Раму» — один тут же загорелся.
Второй сделал круг и снова пошел в атаку.
— Эх, браток-браток… — тяжело и горько вздохнул Босых. Бойцы перестали копать и тоже смотрели на воздушный бой. В этой схватке было что-то символическое и очень близкое им.
На этот раз задымилась «рама» и врезалась в землю. Истребитель покачал крыльями и повернул назад.
— Спасибо, друг… — выдохнул Босых, взволнованный воздушным боем и воспоминаниями о товарищах, ценой своей жизни преградивших за Доном путь врагу.
Подошел и остановился рядом полковой комиссар Храпов. Будто продолжая мысль Босых, сказал:
— Не зря все было, комбат… Здесь будем стоять.
— С этого надо было начинать, товарищ полковой комиссар!.. Храпов понимал, что имел в виду комбат.
— Не зря все было, не зря. А я тебе пополнение привел!
Босых увидел группу младших лейтенантов и лейтенантов. У одного была забинтована голова. Босых не поверил глазам: перед ним стоял лейтенант Королев. Они обнялись.
— А ведь тебя похоронили!..
— Хорошая, говорят, примета. А где мой взвод?
— Там…
Королев заторопился к траншее.
— Лейтенант? — Лагин с удивлением и радостью смотрел на взводного, воскресшего из небытия.
— А еще кто здесь?
— Больше никого, один я…
— Еще Седой — он в полковой разведке, у Фролова…
Они присели около траншеи, закурили. Лагин рассказал, как выходили из-за Дона.
— А мне пришлось самому добираться. Пока лежал без сознания, все ушли.
— Наговорились? — прервал их разговор Босых. — Принимай, лейтенант, вторую роту, отдохнем потом. Начнем, брат, сначала…
Был август сорок второго года, а впереди было еще почти три года боев. Тому, кто услышит жаворонка в послевоенном небе, эти события вспомнятся лишь как небольшой эпизод очень трудной войны.
Книга третья. АНТИМИР
1
В ПРЕИСПОДНЕЙ
— Лос! Лос![5]
Серые тени бредут по серой дороге. Их скрючило солнце, отчаянье, голод, жажда. Они не имеют права остановиться, выпить глоток воды. Они вообще не имеют никаких прав. В жизни ничего подобного не бывает. Они бредут за гранью жизни.