Еще недавно он жил вообще как барин, в общественном туалете возле дубовой аллеи. Но приватизировавшие эту недвижимость предприниматели переоборудовали туалет в кафе, окрестив заведение благоуханным именем «Жасмин». Бомж был изгнан из рая, но сожалел о теплом лежбище недолго. Колодец теплотрассы из-за своей уединенности понравился ему даже больше туалета. Здесь он сразу почувствовал себя на месте, хозяином крохотного клочка планеты. Одичавший после перестройки парк стал его домом. И проснулся в нем собственник. Как черный дрозд или полевая мышка, бомж никому не мозолил глаза. Избегал встреч с обремененными частной собственностью горожанами, а пуще того — с подобными себе неимущими существами, которых в этом теплом городе было превеликое множество. Ветер перемен ближе к осени срывал этот человеческий мусор с холодных равнин и забивал им живописные предгорья Ненуженска. Столкнувшись близ логова с одетым в лохмотья, дурно пахнущим, заросшим и вшивым созданьем, парковский бомж безжалостно изгонял его за границы своей территории. Он ни с кем не собирался делиться жизненным пространством. Все здесь принадлежало только ему: ресторан в западной части с летней верандой и прилегающей помойкой, вечный огонь мемориала, площадь перед церковью, где бабушки пасли внучат, а внучата откармливали для него стаи жирных голубей. Впрочем, от щедрот человеческих кормились и вороны, не столь доверчивые, но много прожорливее.
На бордюре у главного входа, подложив под себя куски картона, сидели нищие с умиленно смиренными лицами и жалобно просили у Бога здоровья для прохожих. Нищие не любили бомжа и, когда он входил в зону их интересов, злобно шикали на него, прогоняя прочь. Особенно не любила его попрошайка с признаками вечного похмельного синдрома. Она стояла чуть в стороне от основной массы просящих подаяния и зорко наблюдала за мальцом лет восьми, на коленях у которого сидела трехлетняя девочка. Пацан в драной фуфайке с чужого плеча был не по годам угрюм и печален, девочка — в равной степени чумаза и прелестна. Обнимая за шею братика, она пугливо косилась по сторонам, не поднимая глаз выше колен прохожих. Опытный нарколог мог бы заметить на лицах детей признаки токсикомании. Даже люди с каменными сердцами не могли безучастно пройти мимо. Руки сами тянулись к кошелькам. Те же, у кого они были пусты и кому нечем было откупиться от душераздирающей картины, сопереживали особенно искренне, пытаясь принять участие в судьбе детей. Синелицая мамаша, издали щурящая глаза в попытке определить достоинство жертвуемых купюр, вмешивалась в крайних случаях, когда добросердечие и любознательность ненуженцев выходили за границы дозволенного.
Бомж и не собирался конкурировать с попрошайками, тем более что это было небезопасно: многие из них были вооружены костылями. Его интересовали исключительно голуби. Избалованные пенсионерами, были они совершенно домашними.
Ближе к обеду, когда старушки развозили нагулявшихся детей на кормежку, бомж робко присаживался на самый краешек самой крайней скамейки и смиренно спрашивал соседей: «Который час?». С неудовольствием ловя чуткими, изнеженными носами плесневелый запах лохмотьев, благополучные граждане испуганно косились на него, смотрели на часы и вдруг, вспоминая о неотложных делах, поспешно уходили в дремучесть дубовых аллей, будто скрываясь от неизбежного будущего. Последние, самые неугомонные и непослушные ребятишки, растопырив руки, бегали по площадке, поднимая голубиную вьюгу, не обращая внимания на страшные бабушкины угрозы. Эти суматошные предобеденные минуты были самым подходящим временем для охоты.
— Цып-цып-цып, — подзывал ласково бомж голубей, делая вид, что крошит хлеб. Вскормленные от щедрот человеческих, птицы стремительно откликались на зов и, окружив мецената, с недоумением разглядывали пустоту у его ног. Миг — и самый доверчивый голубь оказывался за пазухой у бомжа. Остальные, хлопая крыльями, разлетались живым взрывом.
Не каждый день выходил бомж на охоту. Не всякая охота была удачной. Случалось, что в свой скрад возвращался он без добычи, а порой и с разбитым лицом. Однако дно канализационного люка было устлано довольно толстым слоем перьев.
Обезглавив, ощипав и выпотрошив жертву, бездомный человек дожидался сумерек.
С наступлением темноты улицы Ненуженска вымирали. Жуткими провалами чернели микрорайоны, подвергнутые плановому отключению. На перекрестках пустынных улиц мигали редкие исправные светофоры.
Перед памятником воинам-освободителям трепетал чахлый язычок вечного огня.
Бомж присаживался на корточки перед этим уютным костерком в центре города и поджаривал нанизанную на арматурину тушку птицы. Приятно пахло палеными перьями, ароматом свежего, скворчащего сала.