За окном мелькали поля, перелески. Придорожными болотцами брели тонкие березки. Казалось, они хотят выйти на сухую землю и не могут.
— Студентики! Приехали, милые, — сказала пожилая проводница, остановившись возле меня.
— Спасибо, мать, — поблагодарил Захаров. — Дай бог вам хорошего зятя!
— Угадал! Вот кончай — и в наш дом.
— Спасибо, мать. Но не понравлюсь дочери. Профессия больно неспокойная. Как ночь — так меня зовут на работу.
— Что ж это за ночная у тебя профессия, сынок?
— Э-э…
— Скорей! Поезд уж…
Едва мы сошли, поезд тронулся. Проводница помахала нам желтым флажком. Мы помахали ей кепками.
На перроне среди пассажиров мы старались разыскать третьего студента, который должен проходить практику вместе с нами, — Гринина. Но не нашли. Возможно, он еще не выехал из Москвы. Возможно, первым сошел с поезда и был уже далеко от станции. А может быть, заболел. Мало ли что может случиться с человеком.
Всю дорогу мы ехали под дождем, и сейчас небо по-прежнему было обложено темными тучами. Дождь, как видно, зарядил надолго.
Захаров поднял воротник пальто, я поднял воротник плаща, с наших кепок стекали дождевые капли.
Мы пошли к неказистому деревянному домику станции. В правом угловом окне по-домашнему горел оранжевый свет, точно такой, как у нас дома, и я подумал о том, где мы будем сегодня ночевать.
Вокруг домика росли высокие березы. Было слышно, как дождевые капли ударяют по листьям. Слева от станции, в канаве, заросшей густой травой, паслась белая в черных пятнах корова, возле нее стоял босой мальчик лет шести в большой железнодорожной фуражке с красным верхом.
Мне было жаль этого мальчишку, потому что он стоял под дождем, под холодным дождем и мог заболеть. Он почти ничем не был защищен. Темный взмокший мешок, прикрывавший его плечи, конечно, не грел и был, по сути дела, холодным компрессом.
— Сейчас же иди под крышу! — крикнул я строго. — Никуда твоя корова не сбежит.
Он ответил тоненьким слезливым голоском:
— Папка будет бить.
По голосу мне показалось, что мальчик уже простужен.
У дверей станции Захаров вдруг остановился и тревожно посмотрел на освещенное оранжевым светом окно. Я тоже посмотрел туда. Окно как окно, ничего особенного. Но под окном в траве лежал мужчина лицом вверх. Рядом на коленях стояла женщина и тормошила его за плечи.
— Подойдем ближе, — сказал Захаров.
Мы вошли в палисадник. Здесь росли высокая трава и мокрые желтые цветы. Ветер шевелил ветви берез, и на нас полетели крупные капли; мы словно попали под холодный душ. Глядя на мужчину и женщину, я не думал, что с этих минут и начнется наша практика, и совсем не по программе.
— Муж? — спросил Захаров.
— Пьяница он горький.
— Живой?
Я не ожидал такого вопроса.
— Разве не видите? — спокойно ответила женщина.
— Сейчас посмотрим, — сказал Захаров и взял руку мужчины.
На мужчине были кирзовые сапоги с блестящими подковками.
Я осторожно опустил чемодан в траву и взял другую руку мужчины. То ли есть пульс, то ли нет. Не поймешь. Но рука теплая. Попробовал лоб — тоже теплый. Посмотрел на Захарова:
— Ну что?
— Пульс как будто есть, но очень слабый. — Морщинки на лбу Захарова собрались гармошкой. Он подумал с минуту, потом сказал: — Ввести бы ему кофеина, нашатыря дать понюхать, а то и внутрь.
— Нашатырь нюхать? — Женщина засмеялась.
Я не понял, почему она смеется.
— Живете далеко? — спросил Захаров.
Женщина показала рукой на освещенное окно.
Отсюда, из палисадника, хорошо был виден оранжевый абажур с красивыми кисточками, темный старинный гардероб с зеркалом.
— Эх, нашатыря бы ему! — сказал Захаров. — У вас должен быть нашатырь, если он часто пьет.
— Некогда в аптеку сбегать. Да он и не помогает. «Скорая» раз приезжала, давали нюхать и в горло хотели влить. Не помогает!
— Чем же вы его в чувство приводите?
— Проспится и песни начинает петь.
— Эх, нашатыря бы! — проговорил Захаров. — Не верю, что он не помогает.
— Не поможет, — произнес за березами зычный голос.
Мы услышали приближающиеся шаги. Вскоре показался милиционер. На боку висела кобура с пистолетом. Милиционеру было лет сорок. Меня поразили его усталые глаза.
— Это вы сказали «не поможет»? — спросил Захаров.
— Так точно, я.
— Почему не поможет? — спросил Захаров и посмотрел на меня.
— Действительно, — сказал я. — Почему вы так говорите, товарищ милиционер?
Милиционер смотрел на нас, как на малолетних детей.