<p>
— Как задождит, так он и бродит, — сообщил Энгром, — вёдро ему не по нраву.</p>
<p>
— Вот-вот, — кривовато улыбнулся Тальбин, — как выползок, земля размякла — глядь, вылез.</p>
<p>
— Червь могильный, — мрачно подытожил Никлас, не поднимая глаз.</p>
<p>
Возможно, именно тогда в мою голову, не переполненную знаниями о призраках, и вползла украдкой немудрящая идея вернуть бестелесного "выползка" в могилу.</p>
<p>
Скоро я убедился в правоте бывалых зверобоев Энгрома и Тальбина. Осень в тот год выдалась беспечальная, скупая на слёзы, кокетливо рядящаяся в жаркие оттенки живого огня. Но когда случалось ей всё же взгрустнуть, ливни молотили землю с белокипенной ожесточённостью. Я, бывало, шёл сквозь ненастье, чувствуя себя посетителем сумрачного видения безвестного созерцателя. Он, беззвучно проступив из серых проблесков, взирал на меня со стороны, я же стискивал зубы и преодолевал его всепоглощающую пытливость, упражняя выдержку. Не было смысла ни в прятках, ни в бегстве, ни в угрозах. Дождь стихал, цепляясь за отсыревшие кроны потемневших древес, и "выползок" исчезал неведомо куда, словно земля впитывала его с водой. Подсыхал и мой постыдный страх до липкой гущи, поплёскивающей где-то на донышке опустошённого сознания.</p>
<p>
Пламенную роскошь осенних лесов быстро ощипали и обтрепали порывистые ветра. Листва, устлавшая землю, была ещё свежа, не поражена ломкостью, не очернена распадом. В те дни я с особым усердием высматривал на опушках ворохи полупрозрачных листьев редкого в наших местах, но приметного лунного явора. Светло-жёлтые "плащи", небрежно расстеленные вокруг изящных дымчато-буроватых стволов, видны издалека даже в туманном сумраке. Добравшись до заветного деревца, я медленно кружил по мягко шелестящему покрову с преувеличенной осторожностью, от которой никак не мог отделаться, сколь ненужной она мне же самому и не казалась. Льнущие друг к другу тонкие листья, сомкнувшись резными краями в единое целое, казались пролившимся с опрокинутого в новолуние месяца светом, заледеневшим на стылой земле. Я, ступая по сияющей желтизне, невольно опасался услышать вдруг треск, предшествующий возможному лишь в воображении бесконечному падению в бездну немеркнущего лунного света. Но слышал лишь тихий шорох и дразнил себя детской выдумкой о головокружительной прогулке по облаку, задремавшему в низине на заре. И сам же рушил волшебство, найдя разъявший палую листву тощий жёсткий стебелёк древлянки, за чьим узловатым корневищем я и охотился.</p>
<p>
Когда заискрились и защёлкали по светящейся опали мелкие дождинки, всё мимолётное очарование листопада скомкалось и изломалось в прах, шаркнув под пяткой. Не озираясь и не прислушиваясь, я знал о явлении наблюдателя в скоротечный мирок дождя. На этот раз он не ограничился тем чтобы отстранённо полюбоваться на мою искательскую возню и, насытившись сим безыскусным зрелищем, растаять в ненастье.</p>
<p>
Я кое-как стряхнул влажную землю с деревянистого на ощупь корневища, торопливо затолкал находку в суму и устремился к тропе, ведущей к маяку. Я шёл, не поднимая глаз, поскольку остерегался наступать на скользкий валежник, загромождавший мой непроторённый путь. Несколько увесистых сучьев я походя сгрёб в сторону посохом, вкладывая в каждое усилие всю досаду на неодолимую робость, нахлынувшую на меня в ропоте дождя.</p>
<p>
Выйдя на тропу, я обнаружил к немалому своему изумлению, граничащему с ужасом, что призрак вдруг тоже заторопился к маяку. Наблюдатель перемещался высоко над непроходимым буреломом одесную меня. Казалось, он сплавляется по невидимому ледоходу, резво перешагивая с одной тонущей льдинки на другую, тут же раскалывающуюся под его узкой стопой. Вскоре я поймал себя на том, что невольно замедляю шаг, не давая мороку отстать, ноги-то у него были покороче моих, и дорожку он выбрал себе колыхливую...</p>
<p>
Чего уж хорохориться, да, правда, — я побаивался оставить призрачного незнакомца за спиной. Не так страшен тот, кого ты видишь, пусть и неясно. Я заговорил с ним, как говорят со случайным попутчиком. Звуки моего голоса нарушили обложную мертвенность дождя, но морок оставался безответен. Я невпопад спрашивал наблюдателя, какого он рода-племени, как его величать, чего или кого ищет он на безлюдной лесной дороге. Я рассказал ему о себе. Но так и не понял, расслышал ли он хоть одно моё слово.</p>
<p>
Мы вышли из безветренного Мглистого леса на точимый неуёмными просоленными бурями крутояр и, остановившись на краю мира, долго смотрели свысока на крикливых сизо-пёстрых чаек, выклёвывающих поживу из тёмных волн, кипящих на прибрежных камнях.</p>
<p>
До маяка я добрался в одиночестве, и даже мой верный страх меня покинул.</p>
<p>
Только с мастером Исгаротом я решился поговорить о призраке, хотя слухи о жутком человеке дождя легко перелились через монастырские стены с волнением некоего паломника, и нашлись бы, конечно, братья-послушники, готовые с превеликой радостью прополоскать языки в многословных выдумках.</p>
<p>
Старик Исгарот — первейший из тех немногих, кто выходил в мир, дабы просвещать людей, не достойных и подступиться к вратам обители.</p>
<p>
Я навестил проповедника в безоблачный полдень. Солнце с ослепительной резкостью очерчивало купол часовни, сгоняя с граней облицовки вездесущую осеннюю дымку. Исгарот отдыхал, задремав на скамье. Я хотел тихо уйти, но он, приоткрыв глаза, велел мне сесть рядом. Я не стал мяться и отнекиваться, старик не ценил расшаркиваний. Он слушал меня, чуть склонив голову набок и сцепив руки в замок на колене. Я смотрел на опухшие вены, змеящиеся под дряблой кожей, и не верилось мне, что этим сухоньким ладошкам по силам в мгновение ока воспламенить пустоту и завить жгутом смертоносное пламя...</p>
<p>
— Что ты задумал, Одо?</p>
<p>
— Упокоить неприкаянную душу, мастер... и люди тоже успокоятся.</p>
<p>
— Благородная цель, но я разочарую тебя. Ты слишком мало знаешь, послушник, чтобы свершить обряд избавления души.</p>
<p>
— Я научусь.</p>