– Нет! – крикнул Грегори, и голос его, словно гром, прокатился вниз по улице. – Я дожидался вас, чтобы покончить с нашим спором раз и навсегда.
Они помолчали, и Сайм, ничего не понимая, ощутил, что дело нешуточно. Грегори тихо заговорил, как-то странно улыбаясь.
– Мистер Сайм, – сказал он, – сегодня вам повезло. Вы поистине преуспели. Вы сделали то, чего не мог добиться ни один человек на свете.
– Вот как? – удивился Сайм.
– Ах нет, вспомнил… – задумчиво сказал поэт. – Если не ошибаюсь, это удалось еще одному. Капитану какого-то пароходика. Я на вас рассердился.
– Мне очень жаль, – серьезно сказал Сайм.
– Боюсь, мой гнев и вашу вину не искупишь извинением, – спокойно продолжал Грегори. – Никакой поединок их не изгладит. Смерть не изгладит их. Есть лишь один способ, и я его изберу. Быть может, ценою чести, быть может, ценою жизни я докажу вам, что вы были не правы, когда это сказали.
– Что же я сказал? – спросил Сайм.
– Вы сказали, – отвечал поэт, – что я несерьезен, когда именую себя анархистом.
– Серьезность бывает разная, – возразил Сайм. – Я никогда не сомневался в вашей искренности. Конечно, вы считали, что ваши слова важны, а парадокс напомнит о забытой истине.
Грегори напряженно и мучительно всматривался в него.
– И больше ничего? – спросил он. – Для вас я просто бездельник, роняющий случайные фразы? Вы не думаете, что я серьезен в более глубоком, более страшном смысле?
Сайм яростно ударил тростью по камню мостовой.
– Серьезен! – воскликнул он. – О, Господи! Серьезна ли улица? Серьезны ли эти несчастные китайские фонарики? Серьезен ли весь этот сброд? Гуляешь, болтаешь, обронишь связную мысль, но я невысоко ценю того, кто не утаил в душе чего-нибудь посерьезней слов. Да, посерьезней, и не важно, вера ли это в Бога или любовь к спиртному.
– Прекрасно, – сказал Грегори, и лицо его омрачилось. – Скоро вы увидите то, что посерьезней вина и даже веры.
Сайм, как всегда незлобиво, дожидался следующей фразы; наконец Грегори заговорил.
– Вы упомянули о вере, – сказал он. – Есть ли она у вас?
– Ах, – лучезарно улыбнулся Сайм, – все мы теперь католики!
– Тогда поклянитесь Богом и святыми, ну – всеми, в кого вы верите, что вы не откроете никому того, что я вам скажу. Ни одному человеку на свете, а главное – полиции. Если вы так страшно свяжете себя, если обремените душу обетом, которого лучше бы не давать, и тайной, которая вам не снилась, я обещаю…
– Обещаете… – поторопил его Сайм, ибо он остановился.
– Обещаю занятный вечер, – закончил рыжий поэт. Сайм почему-то снял шляпу.
– Предложение ваше слишком глупо, – сказал он, – чтобы его отклонить. По-вашему, всякий поэт – анархист. Я с этим не согласен, но надеюсь, что всякий поэт – игрок. Даю обет вам, как христианин, обещаю, как добрый приятель и собрат по искусству, что не скажу ни слова полиции. Так что же вы хотите сказать?
– Я думаю, – благодушно и непоследовательно заметил Грегори, – что надо бы кликнуть кеб. Он дважды свистнул; по мостовой с грохотом подкатил кеб. Поэты молча сели в него. Грегори назвал адрес какой-то харчевни на чизикском берегу реки[12]. Кеб покатил по улице, и два почитателя фантазии покинули фантастический пригород.
Глава II
СЕКРЕТ ГЭБРИЕЛА САЙМА
Кеб остановился перед жалкой, грязной пивной, и Грегори поспешил ввести туда своего спутника. Они сели в душной и мрачной комнате за грязный деревянный стол на деревянной ноге. Было так тесно и темно, что Сайм с трудом разглядел грузного бородатого слугу.
– Не желаете ли закусить? – любезно спросил Грегори. – Pâté de foie gras[*] здесь не очень хорош, но дичь превосходна.
Чтобы поддержать шутку, Сайм невозмутимо произнес:
– Пожалуйста, омара под майонезом.
К его неописуемому изумлению, слуга ответил: «Слушаю, сэр», – и быстро удалился.
– Что будем пить? – все так же небрежно и учтиво продолжал Грегори. – Я закажу только créme de menthe[*], я ужинал. А вот шампанское у них недурное. Разрешите угостить вас для начала прекрасным «Поммери»?
– Благодарю вас, – проговорил Сайм. – Вы очень любезны.
Дальнейшую беседу, и без того не слишком связную, прервал и прекратил, словно гром с небес, самый настоящий омар. Сайм отведал его, восхитился и принялся за еду с завидной поспешностью.
– Простите, что я жадно ем! – с улыбкой сказал он. – Нечасто видишь такие хорошие сны. Ни один мой кош– мар не заканчивался омаром. Обычно омары ведут к кошмару.
– Вы не спите, поверьте мне, – сказал Грегори. – Напротив, скоро настанет самый реальный и поразительный миг вашей жизни. А вот и шампанское. Согласен, непритязательный вид этого заведения не совсем соответствует качеству кухни. Все наша скромность! Мы ведь очень скромны, таких скромных людей на свете и не было.
– Кто именно? – осведомился Сайм, осушив бокал шампанского.
– Ну, это несложно! – отвечал Грегори. – Серьезные, истинные анархисты, в которых вы не верите.
– Вот как! – заметил Сайм. – Что ж, в винах вы разбираетесь.
– Да, – сказал Грегори. – Мы ко всему подходим серьезно. – Помолчав немного, он добавил: – Если через несколько секунд стол начнет вертеться, не вините в этом шампанское. Я не хочу, чтобы вы незаслуженно корили себя.
– Если я не пьян, я безумен, – с безупречным спокойствием сказал Сайм.
– Надеюсь, в обоих случаях я сумею вести себя прилично. Разрешите закурить?
– Разумеется, – сказал Грегори, доставая портсигар. – Прошу.
Сайм выбрал сигару, обрезал кончик и не спеша закурил, выпустив облачко дыма. К чести своей, делал он это спокойно, ибо стол начал вращаться и вращался все быстрее, словно на безумном спиритическом сеансе.
– Не обращайте внимания, – сказал Грегори. – Это вроде винта.
– Ах вон что! – благодушно отозвался Сайм. – Вроде винта. Подумать, как просто…
Дым его сигары, змеившийся в воздухе, рванулся кверху, словно из фабричной трубы, и оба собеседника, стол и стулья провалились вниз, будто их поглотила земля. Пролетев с грохотом по трубе или шахте, как оборвавшийся лифт, они остановились. Когда Грегори распахнул две– ри, красный подземный свет осветил Сайма, который продолжал невозмутимо курить, положив ногу на ногу, и волосы его были аккуратны как всегда.
Грегори ввел своего спутника в длинный сводчатый проход, в конце которого над низкой, но массивной дверью светил огромный, словно очаг, алый фонарь. В железо двери была вделана решетка Грегори пять раз постучал в нее. Низкий голосе иностранным акцентом спросил, кто идет. На это несколько неожиданно поэт ответил: «Джозеф Чемберлен». Тяжелые петли заскрипели; несомненно, то был пароль.
За дверью коридор сверкал, словно его обили стальной кольчугой. Присмотревшись, Сайм разглядел, что блестящий узор составлен из ружей и револьверов, уложенных тесными рядами.
– Простите за такие формальности, – сказал Грегори, – приходится быть осторожными.
– Ах, что там! – отвечал Сайм. – Я знаю, как вы чтите закон и порядок, – и с этими словами он вступил в выложенный оружием коридор. Белокурый и элегантный, он выглядел странно и призрачно в сверкающей аллее смерти.
Миновав несколько коридоров, Грегори и Сайм дошли до комнаты с вогнутыми, почти круглыми стенами, где, как в ученой аудитории, стояли ряды скамеек. Здесь не было ни ружей, ни револьверов, но круглые стены всплошную покрывали еще более неожиданные и жуткие предметы, подобные клубням железных растений или яйцам железных птиц. То были бомбы, и сама комната казалась внутренностью бомбы. Сайм стряхнул о стену пепел с сигары и вошел.
[12]