Вопросы теперь следовали один за другим.
— Любите ли вы тепло укрываться в постели?
— Как вы относитесь к моде на дамские брюки?
— Любите ли вы животных?
Перед присутствовавшими на глазах вырисовывался ярчайший портрет серьезного политического деятеля. Глубокие вопросы вскрывали тайники души сенатора и выворачивали ее наизнанку. Еще бы! Любовь к томатному супу и терпимое отношение к дамским брюкам — ради одного этого стоило устраивать пресс-конференцию.
У сенатора почти не двигалась шея, и при каждом вопросе он поворачивался к журналисту всем телом. Он был грузен и походил на угрюмого медведя.
— Еще вопросы, джентльмены? — спросил он, и Дэвид услышал бесплотный звук его мыслей: «Слава богу, кажется, обошлось благополучно… ни одного вопроса о минитменах…»
— Будьте добры, сенатор, — сказал Дэвид, — расскажите, как вы относитесь к тем, кого называют минитменами?
«Паскудник, — зло подумал сенатор, и Дэвид почувствовал, как в нем поднимается ярость, — подожди, захватим власть, мы тебе покажем…»
— Я поддерживаю всех тех, кому дороги наши великие традиции! — патетически воскликнул сенатор.
«…Сюда бы пяток наших минитменов с оружием, они бы тебе объяснили…»
— Я хочу спросить, сенатор, поддерживаете ли вы людей, называющих себя минитменами, которые, насколько известно, тайно накапливают оружие и тренируются в стрельбе?
— Я не видел ни одного минитмена, не разговаривал ни с одним минитменом, и вообще я не уверен, существуют ли минитмены или созданы фантазией безответственных журналистов, — решительно сказал сенатор и закончил: Благодарю вас, джентльмены.
— Мне очень жаль, мистер Росс, — сказал редактор «Клариона», — но теперь я вижу, что с вами что-то произошло. Вы врываетесь и с торжественным видом объявляете, что Стюарт Трумонд — минитмен. Я знаком с сенатором много лет, он мой близкий друг, кротчайший человек.
— Он тайный минитмен, мистер Барби, — настойчиво сказал Дэвид. — Я не могу этого сейчас доказать, но я уверен в этом, как в том, что вы — хозяин «Клариона».
— Зато я вовсе не уверен, что вы и впредь будете его сотрудником, Росс. Мне кажется, что вы сами понимаете почему.
— Я думаю, что сумею доказать связь Трумонда с минитменами. Во всяком случае, после окончания избирательной кампании.
Рональд Барби пристально всматривался в Дэвида. «Похоже на колдовство. На протяжении двух суток мальчишка дважды приносит такую информацию. Он не мог ее получить и получил. Сначала этот ювелирный магазин, теперь — сенатор. Ни один посторонний не мог знать о тайных встречах Трумонда с минитменами, ни один. Сенатор рассказал мне, но мы друзья, сенатор знает, кому можно доверять. Но этот Росс — уму непостижимо! Более того, он становится опасным… Уволить и предупредить сенатора, чтобы он был поосторожней…»
— Да, мистер Барби, я понимаю почему.
Он не был ни убит, ни ошарашен. Просто события разворачивались слишком быстро — он не успевал осознавать их и как-то к ним подготовиться.
Мир угрожающе надвигался на него со всех сторон глухой стеной. Что он сделал? Ничего. Он просто вдруг стал слышать чужие мысли. Он чувствовал себя вчерашней газетой, подхваченной ветром на улице.
ГЛАВА, КОТОРАЯ ПРИЧИНЯЕТ ДЭВИДУ НОВЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ
Капитан Фитцджеральд не выносил загадок и тайн. Он любил ясность и четкость, когда причина и следствие — впереди причина, за ней следствие стоят друг другу в затылок по команде «смирно».
Он не выносил неясных преступлений, они мучили его, как слишком узкий воротничок, — давили и не давали спокойно дышать. Он был великолепным полицейским, и неясных для него преступлений в городе почти не было. Другое дело, что, став ясным, преступление не обязательно становилось раскрытым. Иногда Фемиде лучше не снимать повязку с глаз: и ей спокойнее, и окружающим меньше хлопот.
Поэтому Руффи и его работа, «Великое Ювелирное Ограбление», как его назвали газеты, навсегда останутся тайной и дадут, кстати, возможность требовать увеличения бюджета полиции.
Но тем не менее Эрни Фитцджеральд чувствовал себя несчастным человеком он буквально задыхался, он не мог ни на чем сосредоточиться, он думал только о Дэвиде Россе.
Дэвид лежал, вытянувшись, не в силах оказаться по какую-то сторону зыбкой грани между сном и бодрствованием.
Когда прозвенел звонок, он вздрогнул и с трудом вышел из оцепенения. «Должно быть, Прис», — подумал он равнодушно и открыл дверь. Перед ним стоял капитан Фитцджеральд с чемоданом.
— Добрый день, Росс, — сказал он весело. — Простите, что я пожаловал к вам. Позвонил в «Кларион», говорят, вы там больше не работаете. Что случилось?