Она протянула мое имя как излишне строгая учительница.
- Поэтому постарайся сформулировать свой вопрос правиль...
Квинси не успела договорить. На втором этаже хлопнула дверь, и дом погрузился в тишину. На лестнице возник мужчина лет пятидесяти, лысеющий, с ухоженной бородой. Его лицо выражало такое благодушие, что я почувствовал себя неловко за все возникшие ранее мысли. Мужчина был одет в ковбойскую рубаху и самые обычные джинсы. Как и многие мужчины своего возраста, он обладал лишним весом, но это ничуть не портило его, скорее наоборот, делало еще добрее. Он больше походил на хозяина ранчо, чем на духовного наставника; если сменить его наряд на кожаную жилетку и бандану, он сразу бы превратился в матерого байкера. Мужчина сложил руки в намастэ, приветствуя нас. Присутствующие ответили ему аналогичным жестом, в том числе и я, правда немного запоздав.
Наставник сел в кресло, находящееся во главе комнаты, в то время как мы расположились на мягких подушках перед ним. Он обвел нас взглядом, совершенно безоценочным, мне уделил ровно столько же внимания, сколько и остальным. Мы сидели в тишине целую вечность. Я весь измучился, а руки то и дело рвались в бой - отбивать по коленям дроби.
Неожиданно он начал читать стихи. Смысла их я не уловил, потонув в его голосе. Он был обволакивающим, глубоким, всепроникающим. Он еще о чем-то говорил, но я ничего не слышал. Сколько это продолжалось сказать не могу, но, когда я очнулся, перед ним сидела худосочная женщина, а он, по всей видимости, отвечал на ее вопрос.
Я вспомнил, что Квинси сказала мне придумать вопрос. Какой вопрос? Как жить дальше? Что со всем этим делать? Как избавиться от боли? Да, как избавиться от боли.
Квинси сидела перед наставником. Оба молчали. Он смотрел сквозь стены, а Квинси, и я почему-то в этом уверен, сидела с закрытыми глазами. Пожалуй, только мне происходящее казалось странным. Остальные преспокойно наблюдали. Тишина сделалась назойливой, а мои большие пальцы начали настукивать ритм. Спина заболела, и я вынужденно лег на ковер, благо сзади никого не было. Стало легче, заметно легче. Хотя бы потому, что тишина перестала давить.
Наверное, я слегка придремал. Меня растормошила Квинси и сказала, что настала моя очередь. Мне было неловко за свой поступок, за настигнувший меня сон, но, казалось, здесь всем все равно, хоть голым бегай, хоть на голове стой, лишь бы не нарушать покой.
Я подошел к наставнику, и только тут сообразил, что даже не знаю его имени. Я помялся с ноги на ногу. Он провел рукой сверху вниз, предлагая мне сесть. Я уже приготовился задать вопрос, как он перебил меня.
- Чего ты хочешь?
Я, стараясь скрыть удивление, посмотрел на него. Вблизи и снизу он казался раза в три крупнее меня, но нависал не как грозовая туча, а как пышное облако.
- Я хочу избавиться от боли.
Он смотрел не сквозь меня, не на меня, а куда-то поверх, как если бы за моей спиной кто-то стоял. Я не смог побороть желание и повернулся. Его взгляд так и остался на месте. Он молчал. Мой ответ, как мне виделось, был вполне самодостаточен и не требовал пояснений, но он почему-то спросил вновь:
- Чего ты хочешь?
Я счел, что, возможно, он не услышал меня, возможно, не понял, поэтому повторил громко, чеканя слова:
- Я хочу избавиться от боли.
Он молчал, словно перед ним плавал призрак, болтающий о всякой чепухе. Но для меня мой ответ был важен, а решение вопроса играло огромную роль. Молчание наставника иступляло и заставляло дергаться. Когда я поймал себя на пике раздражения, он, как назло, спросил в третий раз:
- Чего ты хочешь?
- Это шутка? - вспылил я, чем привел в ступор остальных присутствующих. - Шутка, да? Я похож на человека, которому нравится повторять все по три раза? Я ХОЧУ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ БОЛИ! Хочу ездить с группой в туры, хочу взрываться штормом на сцене, хочу слышать зал и вводить его в экстаз, хочу записывать альбомы, ежедневно заниматься ударными и делать это настолько долго, насколько вообще это возможно! Да! Вот чего я хочу!
В единый момент силы оставили меня. Я обмяк словно мешок с тряпками, опустил голову и наблюдал, как успокаивается мое дыхание, как уходит напряжение. Наставник молчал, но меня это больше не беспокоило. Пусть себе молчит. Все равно. Я глубоко вздохнул, заставляя грудную клетку раздуться, а позвоночник выпрямиться, невольно поднял голову. Он смотрел на меня как на старого друга, которого все считали погибшим на полях сражений. В его взгляде я увидел любовь, какой мать смотрит на свое чадо. Я понял, что сейчас он скажет нечто важное: