— Приговорив вас к пожизненному тюремному заключению, — Бурн сделал паузу, впервые в своей практике почувствовав то напряженное внимание, с каким присяжные прислушивались к его словам, — я действовал бы в соответствии с законом вчерашнего дня. Но времена и обстоятельства меняются. Я не берусь судить о благоразумии или правомочности теорий, проповедуемых теми, кто находится у власти. Но я слуга правосудия и должен признать необходимость в новых решениях, в испытании новых методов, чтобы успешно бороться с такими, как вы.
Поэтому я, не колеблясь, применяю к вам положения нового декрета и приговариваю вас к трем дням публичного показа в общественном месте. Затем вас переведут в трудовой лагерь на срок не менее пяти лет. Листовка с изложением сути вашего преступления будет вывешена у места публичного показа.
Зал от удивления зашумел. Итак, по крайней мере один судья был с Вайаттом. Правосудие необходимо отправлять, но по-иному, совсем по-иному. Взгляды присутствующих устремились на Симпсона. Всех интересовала его реакция.
Симпсон побледнел, еще не понимая полностью смысла приговора. Потом схватился за перила, и к нему сразу же рванулись стражники. Трудно было предсказать, что произойдет после зачтения приговора. Многие выслушали речь судьи совершенно спокойно.
Убийца открыл рот, хотел сказать что-то, но запнулся, а потом, повернувшись лицом к залу, закричал:
— Публичный показ! Он с ума сошел! Он не имеет права так поступать со мной. Я человек, а не зверь. Я требую справедливости! — Стражники с трудом удерживали Симпсона. Казалось, рассудок покинул его. — Я буду жаловаться, черти… Я не зверь, я человек… Они не имеют права…
Долгое время спустя после того, как Симпсона увели из зала, дикие крики его доносились из подвала. Зал затих, сознавая, что крики эти — всего-навсего протест. Приговор уже вступил в силу. Человек может примириться с потерей свободы и даже жизни. Но обесчестить его, нанести удар по самолюбию — это страшная казнь, хотя и бескровная.
11
Френч, по прозвищу Цыган, молчалив и осторожен. Бейнард весь кипит энергией. Моррисон вспыхивает, как солома. Доусон — профессор, забытый всеми экономист, седовласый старик. Синклер — худощавый, похожий на ученого старый сотрудник министерства иностранных дел. Лоример — адвокат, ярый республиканец. Таков состав совета шести.
Они встретились, когда Симпсон еще бушевал в подвале суда, требуя справедливости, а оставшиеся без работы политиканы, лоббисты и прочий люд обсуждали итоги процесса.
Члены совета слушали сообщение Вайатта об обстановке — серьезной оппозиции нет. Комиссары полиции в графствах поддерживают позицию комиссара полиции страны. Ну а этот комиссар? Вайатт широко улыбнулся и сказал:
— Я удвоил ему оклад, пообещал всем служащим полиции повысить оклады и привлекать гражданское население в помощь полиции.
— Но можем ли мы надеяться на них? — спросил Доусон.
— Они поймут, что ничего не теряют и даже уже кое-что получили. Они могут смело идти за нами, невзирая ни на что. Почему? Да потому, что, если мы потерпим поражение, новая власть не осмелится наказывать их — это плохо сказалось бы на моральном духе полицейских.
— Но будут ли они сотрудничать с нами? — усомнился Синклер.
— Они займут выжидательную позицию, а это уже форма сотрудничества. Они будут следить за каждым нашим шагом — хотя бы для того, чтобы доказать, что и они в какой-то мере участвуют в оппозиции.
Вайатт отметал вопросы один за другим, а потом снова начал свой монолог. Он старательно изложил мотивы, в соответствии с которыми можно было надеяться на признание новой власти Объединенными нациями, поделился своим мнением о возможной реакции официальных лиц стран Содружества на предстоящей конференции в Оттаве. Перейдя к внутренним делам, изложил план оказания помощи низкооплачиваемым слоям и сказал, что новые договора с рабочими должны быть заключены сейчас же, без проволочек.
Под силу ли это стране? Под силу ли? Конечно, если учесть, что база в Сингапуре обходится в сто миллионов в год. На этом белом слоне хватит мяса, чтобы накормить престарелых. Какое нам дело до того, что происходит восточнее Суэца?