— Итак, Джексон, вы подтверждаете, что двадцать третьего числа были водителем тяжелого грузовика. Насколько я понимаю, примерно в девять часов утра вы вывели эту машину из своего лагеря и прибыли на ней в Лондон в двенадцать часов. Защита хочет убедить нас в том, что в городе вы сделали несколько заранее запланированных остановок. После этого вы подъехали к площади Смита, выждали момент и приняли участие в соответствующих действиях… И все это вы делали, якобы не имея ни малейшего представления о том, что происходит.
— Я никогда не говорил, что не знал о том, что происходит. Меня спросили, подчинялся ли я приказам. Я ответил, что подчинялся.
— Незаконным приказам?
— Не мне было судить — законные они или незаконные.
— Иными словами, вы хотите, чтобы мы поверили, что вам не было что-либо известно о подрывной деятельности Вайатта до определенного момента, то есть до момента начала действий — двадцать третьего числа?
— Вы хорошо знаете, черт возьми, что мне это было известно.
Судья предупредил обвиняемого, чтобы он не употреблял впредь грубых выражений. Прокурор продолжал допрос:
— То, что я могу знать или не знать, к делу не относится. Для меня важно установить со всей очевидностью, что вы действовали добровольно, по своему желанию и в обстановке, которая предоставляла вам свободу выбора. Учитывая упомянутые обстоятельства, смешно говорить о выполнении приказов. Расскажите, пожалуйста, суду о том, как вы были вовлечены в события двадцать третьего числа.
Джексон, по-видимому, не услышал вопроса. Он устремил свой взгляд на огромный сводчатый потолок и на барельефы из ангелочков… Или, возможно, его совсем не интересовало происходящее. Прокурор повторил свой вопрос.
— Как был вовлечен? — переспросил Джексон. — Главным образом через дискуссионные группы.
— Дискуссионные группы? В армии?
— Да, это обычная практика. Офицеры часто беседуют с солдатами, проводят с ними свободное время.
— Офицеры или солдаты?
— И те и другие, если хотите.
— И какие же вопросы обсуждаются в таких беседах?
— История полка. Собственно говоря, по этому предмету нам читали лекции… Древняя и современная стратегия и тому подобное.
— Политические вопросы тоже обсуждали?
— Естественно.
— Надо полагать, дискуссии на эту тему организовывал Вайатт?
— Да, капитан Вайатт.
— Подрывной характер проповедей, по-видимому, требовал от Вайатта известной осторожности в этих беседах, не так ли?
— Он не скрывал своих убеждений.
— А не рискованно ли это было?
— Может быть, и рискованно, но это уж его дело. Капитан знал, что делал.
— Итак, Вайатт избрал своим предметом политику и рассказывал о своих взглядах всем без исключения?
— Капитан говорил о текущих событиях, а обсуждая их, невозможно не говорить о политике, так ведь? Я хочу сказать, что они охватывают многое.
Прокурор усмехнулся вслед за судьями, чтобы показать, что он тоже человек. Допрашиваемый солдат обнаруживал признаки образованности, явно не соответствующие его званию и бывшей профессии.
— Итак, Джексон, — продолжал прокурор, — поговорим об этих дискуссиях…
Это было неплохое время. Они собирались один или два раза в неделю, во второй половине дня, в комнате отдыха военно-торговой службы ВМС, сухопутных войск и ВВС. Большей частью беседы носили общий характер. Беседовали на такие темы, как «Прорыв наших войск под Эль-Аламейном», «Война в джунглях Бирмы» и тому подобное. Типичные военные темы. Большинство солдат, по крайней мере внешне, проявляли интерес к беседам, некоторые из них даже делали заметки в своих тетрадях, но часто их записи почему-то напоминали скорее обнаженных женщин, чем тактические схемы, которые рисовали на доске.
Вайатт проводил эти беседы с явным удовольствием. Он решительно входил в комнату, сопровождаемый Дженнингсом, который щеголевато становился по стойке «смирно» и оставался в таком положении в течение всего собеседования. Свои речи капитан произносил, находясь в постоянном движении. Он размеренными шагами ходил по комнате, не останавливая ни на ком своего взгляда, но в то же время внимательно наблюдая за каждым слушателем и оставаясь отделенным от них какой-то невидимой преградой. Солдаты невольно вынуждены были смотреть, как он без устали расхаживал по комнате, словно рисуя на полу невидимый узор из следов. А из его уст тем временем лились слова, слова, идеи — жестокие, новые, революционные. Солдаты вынуждены были слушать его, потому что они следили за его движениями, а слушая, вынуждены были и думать.