--Уберите, пожалуйста, с меня свою руку,-- холодно проговорила она.
--Я вовсе не хотел чего-то такого, ясное дело. Я увлекся и позабыл свое место в обществе.
--Нет, вы послушайте,-- сказала она серьезно.-- Это совсем ничего общего не имеет с вашим так называемым социальным положением. Я никому не позволяю вольности по отношению к своему телу. Может, я смехотворно старомодная, но мне хочется чего-то большего, чем просто чувственность. Я хочу любви, а...
--Да ладно, я все понял.
Дороти встала.
--Я живу неподалеку, всего в квартале отсюда,-- сказала она.-Пойду-ка я домой, пожалуй. У меня от виски разболелась голова.
--Ну да,-- прорычал он.-- Ты уверена, что это от виски, а не от меня?
Она спокойно посмотрела на него.
--Сейчас я пойду, но завтра утром мы встретимся. Я ответила на ваш вопрос?
--Сойдет,-- проворчал он.-- До встречи. Может быть.
Она стремительно пошла прочь.
На следующее утро, сразу как рассвело, заспанная Дороти остановила машину у лачуги Пейли. Дома была одна Дина. Гамми ушла на реку удить рыбу, а Старина сидел в уборной. Дороти воспользовалась возможностью поговорить с Диной и нашла ее, как и предполагала, высокообразованной женщиной. Однако несмотря на свое учтивое поведение, та умалчивала о своем происхождении. Дороти, стараясь поддержать беседу, упомянула в разговоре о том, что звонила своему бывшему профессору антропологии и спросила его, какова вероятность того, что Старина может оказаться самым настоящим неандертальцем. Только тогда Дина отбросила свою сдержанность и с нетерпением спросила о мнении профессора на этот счет.
--Ну, он просто посмеялся,-- ответила Дороти.-- Он сказал мне, что это совершенно невозможно, чтобы столь маленькая группа, даже группа кровных родственников, изолированная в горах, смогла бы сохранить свою культурную и генетическую самобытность в течение пятидесяти тысяч лет.
--Я поспорила с ним. Я сказал ему, что Старина настойчиво утверждает, будто он и его род обитали в деревне Пейли, что в Пиренейских горах, до тех пор, пока их не обнаружили солдаты Наполеона и не попытались завербовать их. Они тогда бежали в Америку, после недолгого пребывания в Англии. А во время Гражданской войны их группа разделилась, вытесненная с Великих Туманных гор. Сам он, насколько ему известно, последний из чистокровных, а Гамми -- наполовину или на четверть неандерталка.
--Профессор уверил меня, что Гамми и Старина являются случаями эндокринной дисфункции, акромегалии*. Что они могут иметь внешнее сходство с неандертальским человеком, но антрополог способен сразу определить разницу. А когда я немного рассердилась и спросила его, не занимает ли он ненаучную и предвзятую позицию, он стал довольно раздражительным. Наш разговор закончился несколько сухо.
*Акромегалия характеризуется чрезмерным, непропорциональным ростом конечностей и костей лица.
--Но тем же вечером я зашла у университетскую библиотеку и прочитала все, что касается отличий Homo Neanderthalensis** от Homo Sapiens***.
**Человек неандертальский (лат.).
***Человек разумный (лат.).
--Можно подумать, что ты и в самом деле поверила в несерьезную сказочку Старины, выдуманную им самим,-- заметила Дина.
--Профессор учил меня строить свои убеждения только на фактах и никогда не говорить, что что-то невозможно,-- ответила Дороти.-- Если он забыл, чему учил, то я -- нет.
--Что ж, Старина умеет убеждать,-- сказала Дина.-- Он и дьяволу ухитрится продать арфу и нимб.
Старина, одетый лишь в джинсы, вошел в лачугу. Дороти впервые увидела его грудь обнаженной -- огромную, покрытую почти таким же густым ковром золотисто-рыжих волос, как у орангутанга. Однако ее внимание привлекла не столько грудь, сколько его обнаженные ступни. Да, большие пальцы ног далеко отстояли от остальных, и он был явно склонен к хождению на наружной стороне стоп.
Да и рука его казалась неестественно короткой, несоразмерной его туловищу.
Старина пробурчал ей приветствие и был пока немногословен. Но после того, как он, потея, чертыхаясь и распевая всю дорогу по улицам Онабака, благополучно прибыл в переулки западного квартала, Старина расслабился. Возможно, ему помогло то, что они нашли огромную груду бумаг и тряпья.
--Ну что ж, мы идем на работу, так не вздумай увиливать сходу. Прыгай, Дороти! Без труда не наживешь добра!
Погрузив свою находку в кузов грузовичка, они двинулись в путь.
--Как тебе такая жизнь, без раздоров и капризов? Хорошо, а? Тебе нравятся переулки, а?
Дороти кивнула.
--В детстве мне переулки больше нравились, чем улицы. И в них до сих пор еще что-то осталось для меня от их прежнего очарования. В них мне было интереснее играть, в таких красивых и уютных. И деревья, и кусты, и ограды склонялись к тебе и иногда касались тебя, словно у них были руки и им нравилось ощупывать твое лицо и выяснять, бывал ли ты здесь прежде. И они узнавали тебя. Было такое чувство, будто некая общая тайна связывает тебя с переулками и с теми предметами, что там находились. А вот улицы... что ж, улицы всегда были одними и теми же, на них всегда приходилось быть начеку, чтобы тебя не переехали машины, а в окнах домов вечно торчали чьи-то лица и смотрели глаза, суя свои носы не в свое дело -- если можно так выразиться, что у глаз бывали носы.
Издав радостный возглас, Старина шлепнул себя по ноге с такой силой, что будь она ногой Дороти, та непременно бы сломалась.
--Ты, должно быть, одна из Пейли. Мы же одинаково чувствуем! Нам не разрешают болтаться по улицам, так мы создали себе из наших переулков маленькие королевства. Слушай, а ты, когда переходишь из одного переулка в другой и пересекаешь улицу, потеешь?
Он положил ей на колено руку. Она посмотрела на руку, но промолчала, и он не убрал ее. Грузовичок в это время самостоятельно продвигался вперед, катясь своими колесами по выбитым колеям переулка.
--Да нет, со мной такого никогда не бывает.
--Да? Вообще-то конечно, когда ты была маленькой, то не была такой уродливой, чтобы избегать улиц. А я даже в переулках и то не чувствовал себя очень уж счастливым. И все из-за этих чертовых собак! Вечно они гавкали на меня и кусали. А раз такое дело, то пришлось мне постоянно таскать с собой большую палку и дубасить тех тварей, что приставали ко мне, да так, чтобы кишки вон. Но скоро я обнаружил, что мне достаточно всего лишь посмотреть на них особым образом. Й-и-их, как они неслись от меня, подтявкивая! Не хуже, чем тот дряхлый черных спаниель вчера. Почему? Да потому что им известно, что я вычихиваю на них злых духов. Вот тогда-то до меня стало доходить, что я -- не человек. Мой старик, конечно, рассказывал мне об этом -- еще тогда, когда я только учился говорить.
--По мере того, как я рос, я с каждым днем ощущал, что чары _Гъяги_ становились все сильнее. На улицах я ловил на себе их все более гнусные взгляды. А когда шел по переулкам, то чувствовал, будто здесь _самое мое место_. Наконец настал такой день, когда при переходе улицы у меня стали потеть руки и холодеть ноги, стало сохнуть во рту и было тяжело дышать. И все потому, что я стал взрослым Пейли, а проклятие _Гъяги_ становится тем сильнее, чем больше волос вырастает на твоей груди.
--Проклятие? -- переспросила Дороти.-- Некоторые называют это неврозом.