Счастливая середина между слишком зависимой и слишком независимой собакой — это и есть идеал истинно преданной собаки. Этот идеал встречается далеко не так часто, как принято считать, и уж во всяком случае гораздо реже, чем кажется среднему владельцу собаки.
Определенная степень непреходящей инфантильности необходима, чтобы собака питала к своему хозяину любовь и преданность, но ее избыток заставляет собаку так же покорно обожать всех людей без разбора. Поэтому лишь относительно немногие собаки будут действительно защищать своего хозяина от хулигана: хотя они вовсе не остаются равнодушными к тому, что на хозяина кто-то напал, однако человек вообще внушает им благоговейное почтение, и они не в состоянии причинить ему вред. Мой маленький французский бульдог подбежит со свирепым рычанием не только к незнакомому прохожему, но и к члену моей семьи, в шутку или всерьез замахнувшемуся на меня, он яростно вцепится в юбку или штанину агрессора, однако его зубы при этом никогда не заденут кожи. И немецкая овчарка Тита, кусавшая даже тех, кто осмеливался просто заспорить со мной, ни разу не цапнула никого по-настоящему — даже бродяг, которые заглядывали к нам во двор в надежде чем-нибудь поживиться. А укусы ее куда более свирепой внучки Стаси, которая в прошлую войну опрокинула на спину генерала и продержала его в этом уютном положении более четверти часа, никогда не бывали действительно опасными. Не знаю, как повели бы себя Тита и Стаси, если бы я подвергся реальному нападению, но они были гораздо более сметливыми, чем французский бульдог, прекрасно понимали притворный характер нападения и не приходили в ярость, а отворачивались, обиженно взглянув на меня. Поэтому я склонен думать, что в случае настоящего нападения они тоже разобрались бы в ситуации и поступили бы соответствующим образом.
Преданность собак, принадлежащих к тем породам, в жилах которых течет какая-то доля волчьей крови, принципиально отлична от преданности наших центральноевропейских пород, ведущих, по-видимому, свое происхождение непосредственно от шакалов. Вряд ли существуют породы, восходящие прямо к волкам: есть все основания считать, что человека в то время, когда он начал селиться в арктических областях, где вошел в соприкосновение с тундровым волком, уже сопровождали собаки шакальей крови. Скрещивание волков с домашними собаками северных народов произошло, очевидно, сравнительно поздно, и уж во всяком случае гораздо позднее, чем первое приручение шакала. Поскольку волк сильнее и выносливее, могла возникнуть потребность в породах со значительным преобладанием волчьей крови, а свирепость и неукротимость, вероятно, не слишком беспокоили обитателей Крайнего Севера — прирожденных дрессировщиков, умеющих справляться с самыми независимыми псами. Непосредственным результатом этого большого и сравнительно недавнего прилива волчьей крови явилось значительное ослабление в «волчьих» породах черт одомашненности, и в частности непреходящей инфантильности. Она заменяется зависимостью совсем иного типа, которая обязана своим происхождением специфическим волчьим особенностям. Если шакал в основном питается падалью, то волк — настоящий хищник и зимой нуждается в помощи своих собратьев, охотясь на крупных травоядных — его единственный корм в эту пору года.
Чтобы обеспечить себя достаточным количеством пищи, волчья стая вынуждена покрывать очень большие расстояния, а результаты охоты зависят от взаимной поддержки в те минуты, когда ее членам удается затравить дичь. Строгая организация стаи, беззаветная преданность вожаку и безоговорочная взаимная выручка — вот необходимые условия успешного выживания этого вида в тяжелой борьбе за существование. Такие волчьи свойства полностью объясняют сущность весьма заметных различий в характере «шакальих» и «волчьих» собак — различий, очевидных для всех, кто по-настоящему понимает собак. Если первые относятся к своим хозяевам как к собакам-родителям, то вторые видят в них скорее вожаков стаи и ведут себя с ними соответственно.
Покорности инфантильной шакальей собаки у волчьей собаки соответствует гордая «мужская» лояльность, в которой подчинение играет весьма малую роль, а рабская покорность — никакой. Волчья собака в отличие от шакальей вовсе не видит в хозяине чего-то вроде помеси отца и бога, для нее он скорее товарищ, хотя ее привязанность к нему гораздо прочнее и не переносится с легкостью на кого-нибудь другого. Это «однолюбие» развивается в молодых волчьих собаках весьма своеобразно — в определенный момент детская зависимость от родителей четко сменяется взрослой преданностью вожаку стаи, причем это происходит, даже когда щенок растет в изоляции от себе подобных, а «собака-родитель» и «вожак стаи» воплощены в одном человеке.