— А это, знаете, хорошо, когда любовь трудная, — сказал Иван Филиппович, выбирая на столе новую циклю, — у всего трудного корни глубже сидят. Для того и человек живет на земле, что трудного кругом полным-полно, а разобраться, кроме него, некому.
Он продолжал выскабливать деку, то промеряя ее, то прощупывая пальцами. От легких, почти прозрачных стружек исходил тончайший аромат.
Наконец дека была готова. Иван Филиппович освободил ее, отложил инструмент и откинулся на спинку стула.
— Люблю деревце, без меры люблю, — задумчиво проговорил он. — Музыку люблю… Над иной скрипкой, бывает, год сидишь, а думаете, жалко времени? Ничуть! Лишь бы в эту скрипку душа вместилась. Вся, целиком!
Он взял теперь верхнюю деку и начал укреплять ее, продолжая разговор:
— Вот взять вашу профессию, она тоже сродни искусству. Знаете, какие у нас в Северной горе мебельные мастера прежде были! Кое-кто и сейчас на фабрике работает. Позже познакомитесь, порасскажут вам… Только нынешней мебелью да и вами, мебельщиками, я, признаться, недоволен. Ну скажите, почему, если мебели требуется много, ее надо плохо делать? Недавно я у Алексея, у сына, на фабрике был, смотрел мебель. Не признаю я такую стряпню, не признаю!
В голосе Ивана Филипповича послышались гневные нотки:
— И в чем дело, не пойму! Всё, думается, есть: люди, материал, техника! Тут от вас, от специалистов, многое требуется, понять вам надо, для чего вы есть! В том, наверно, и беда, что вы себя только техническими руководителями считаете, а должны быть и художественными еще, вдохновителями красоты должны быть! Да, да!
Гневные нотки становились все слышнее, Иван Филиппович обернулся к Тане и хотел сказать еще что-то, но осекся.
Лицо девушки стало растерянным и чуточку виноватым. Она не ожидала этой маленькой атаки, а может быть, просто вспомнила сейчас лето 1948 года, свою московскую квартиру и похожие слова — о красоте дерева, об искусстве человеческих рук. Было ли это совпадением? «Пожалуй, нет, — подумала Таня. — Даже разные люди о самом любимом и самом больном часто говорят похожими словами».
— Вы на меня не обижайтесь только… Простите, имя и отчество ваше не знаю, — начал было отступление Иван Филиппович.
— Таней зовите…
— Так вот, Танюша, я все это не в ваш адрес, сами понимаете. Просто за мебельщиков обидно. Я к этому делу сам отношение имею, занимался прежде, пока за скрипки не взялся. Отец, покойничек, серьезный мебельный мастер был, да и братья тоже…
Договорить Иван Филиппович не успел, потому что Варвара Степановна позвала к завтраку. Таня снова попыталась отказаться.
— Нет уж, уговор дороже денег, — сказала Варвара Степановна, нахмуриваясь.
Усадив Таню за стол, она поинтересовалась, не «заговорил» ли ее Иван Филиппович, не разболелась ли у нее голова.
— Он у меня это умеет, только попадись ему свежий человек, зальет разговором, как из пожарной кишки.
— Да, да, — ответил Иван Филиппович, — точь-в-точь как ты, Варюша; попадись тебе свежий человек, до потери сознания закормишь ведь, а? — Он рассмеялся и тут же добавил:
— А вообще-то я за женой, как за каменной стеной: и поесть вовремя вытащит, и спать к сроку загонит. А то нам дай волю — всё вверх дном пойдет.
На фабрику Таня ушла в девятом часу. Иван Филиппович обстоятельно разъяснил ей, как побыстрее дойти, и даже начертил на бумаге план, хотя и на дальний путь пошло бы не больше десятка минут.
Тане не повезло. Секретарша в конторе сказала ей, что у директора диспетчерское совещание и что придется набираться терпения и ждать, так как заниматься ею сейчас некому.
Директор мебельной фабрики Михаил Сергеевич Токарев с Ольховского лесопильного завода возвратился вчера вечером. Когда запыленный, шумливый «газик» въезжал в поселок, солнце уже зашло. В темнеющем небе тонким рубиновым прочерком догорало над Елонью единственное облако. Было свежо и сыро.
«Газик» остановился у самого крыльца конторы. Отпустив шофера, Токарев поднялся во второй этаж, прошел в кабинет. От пола и стен, нагретых за день солнцем, еще исходило тепло. Было душно. Токарев распахнул широкие створки обоих окон. Сел к столу и, устало откинувшись на спинку кресла, погрузился в раздумье.
Поездка была неутешительной. Ольховский завод поставлял фабрике сырье с большими перебоями, и директор ездил договориться о том, чтобы в августе дали досок больше, иначе сорвется план. На заводе задерживался монтаж второй лесопильной рамы, и, чтобы ускорить его, у Токарева попросили помощи. Значит, нужно посылать туда с фабрики бригаду слесарей вместе с главным механиком, и это, когда своих дел по горло!
Токарев снял телефонную трубку, вызвал квартиру главного механика Горна:
— Алло… Александр Иванович?.. Да, только что вернулся. Опасения оправдываются, придется помогать им… Что?.. Как с монтажом гидравлического пресса?.. Ну что ж, начнем попозже… Я понимаю, но скажите, какой толк будет от нашего пресса, если фабрика остановится без досок?.. Вот именно!.. Так вот: утречком пораньше забирайте людей и на машине в Ольховку, ясно?..
Директор положил трубку и принялся за просмотр почты. Поверх бумаг лежала телеграмма из Москвы. Она извещала о дополнительном задании по выпуску мебели на август.
Токарев покачал головой и нахмурился: «Да, задачи растут с каждым днем, а возможности?»
Просмотрев корреспонденцию, он отодвинул папку с бумагами, взял свежие газеты и уже собрался пойти домой, как внимание его привлек заголовок передовой статьи в областной газете: «Больше удобной и красивой мебели населению». Токарев углубился в чтение.
В статье говорилось о быстром росте населения в области, о строительстве жилищ в городах, о растущем спросе на мебель и о том, что пора мебельщикам понять, наконец, какую продукцию ждут от них.
«…Но померкла, видимо, былая слава мебельщиков Северной горы, — писала газета, — слава мастеров, еще до революции участвовавших на Парижской выставке. Новая мебельная фабрика, недавно построенная на родине мебельной славы Урала, до сих пор вырабатывает мебель низкого качества, грубую, с неряшливой отделкой и множеством дефектов. Недавно в новогорском универмаге забраковали крупную партию мебели, выпущенной этой фабрикой. Это, однако, нисколько не волнует руководителей предприятия: директора тов. Токарева и главного инженера тов. Гречаника. Они все еще не приняли мер к решительной перестройке работы…»
Настроение Токарева испортилось окончательно. Он встал, прошелся по кабинету, по привычке заложив руки за спину. Постоял у открытого окна… Из темноты доносилось гудение станков, взвизгивание пил, постукивание колес катившейся по рельсам вагонетки…
— «Все еще не приняли мер!» — вслух повторил Токарев. Он вернулся к столу и положил руку на телефонную трубку, раздумывая, звонить или нет, потом снял ее решительным, резким движением, вызвал квартиру главного инженера:
— Александр Степанович, прошу срочно прийти ко мне… Да, я у себя в кабинете…
Директором фабрики Токарева назначили месяц назад. Прежнего директора сняли весной, и дела Токарев принимал от главного инженера. Он молча и быстро обошел цехи, пустующую лесобиржу, зато на складе готовой мебели задержался надолго. Внимательно и придирчиво осмотрев мебель, он сказал:
— А вот теперь снова пойдем по цехам и посмотрим, отчего на склад приходит такая дрянь.
В цехах он пробыл до вечера. Прямой, широкоплечий, с военной выправкой и твердой грузноватой походкой, Токарев произвел на всех впечатление решительного, волевого человека. Темные щетинистые брови, складки в углах рта придавали его лицу суровость, а обильная, несмотря на далеко не прожитый еще пятый десяток, седина и шрам на лбу говорили о нем как о человеке, видавшем виды.
— Ну, у этого, знать-то, все по струнке заходят — поговаривали рабочие.
Весь первый день новый директор обстоятельно знакомился с технологией, говорил с рабочими, мастерами, особенно интересовался работой цеховых браковщиков.
Вечером он сказал главному инженеру, что пока больше беспокоить его не будет, вначале вникнет еще в хозяйственные дела, а соображениями по производственной части поделится позже.