Человек разговаривает с ветром
Ефрейтор А. Андрюкайтис
ЦВЕТЫ КАШТАНА
Время под вечер. Я сижу в раздумье в ротной канцелярии. В открытое окно виден широкий строевой плац, опоясанный с трех сторон палисадниками. В палисадниках растут кусты сирени. Сирень распустилась в мае.
Немного погодя расцвел и старый каштан. Он стал белым, как старик, тихо шуршит грубой листвой, будто рассказывает людям о суровом и незабываемом прошлом. Многое видел каштан за свою жизнь. Он помнит даже те времена, когда в этих казармах жили казаки, помнит, как по плацу, на котором мы учимся строевому шагу, ходили красногвардейцы. Многое помнит старый каштан… Солдаты любят его, любят посидеть в его тени, послушать, что шепчет на ветру шершавая листва.
Теперь уже начало лета. Время от времени с ветвей каштана срывается белый лепесток и, кружась, падает наземь. Под каштаном все пространство словно накрыто большим белым полотном. У этого полотна, как художник с огромной кистью, стоит с метлой в руках ефрейтор Василига. Ему надо смести опавшие цветы в урну. Но Василига все не принимается за работу и с грустным упреком смотрит на нашего ротного старшину Денисова. Тот, наверное, отчитывает Василигу.
А я вспоминаю, как все было.
…Сержант Лебедев выстроил нас, молодых солдат, возле казармы и объяснил условия предстоящего кросса двумя словами:
— Три круга.
Его манера говорить с подчиненными кратко и сухо, тоном, не допускающим каких-либо возражений, не нравилась мне. С первого же дня я почувствовал антипатию к сержанту и использовал всякую возможность, чтоб досадить ему.
— Не понял, — сказал я. — Объясните короче.
— Чего не поняли? Три круга. Здесь же финиш.
— Три круга-то с перекурами или без?
— Никаких перекуров, товарищ рядовой.
Пробежав неполный круг, я решил не тратить зря силы и присел на скамейку. Лавры мне не нужны! В такую погоду, когда земля, схваченная морозом, гудит от сапог, а хмурое небо готово вот-вот посыпать на голову маленькие острые снежинки, — в такую погоду я любил сидеть в ресторане у окна, наблюдать за прохожими и затягиваться сигаретой. Обычно я ходил в ресторан вместе с Юзиком. Да, Юзик был настоящим другом. Кроме него и отца, который накануне приехал из деревни, никто больше не пришел проводить меня в армию. Но мы с Юзиком не скучали. Помню, как, обнявшись и покачиваясь, бродили в пестрой толпе провожающих, смотрели на всех с презрением и распевали не совсем пристойные песенки.
— Маэстро! — повторял Юзик. — Всегда будь горд! Не давай связать свои крылья!
— Никому! — уверял я. — Самому черту не позволю!
— Сыграй старому бродяге прощальный марш, маэстро! — кричал Юзик, дергая стильный галстук.
Но баян был у отца, и я не мог сыграть Юзику прощальный марш. Отец же стоял в сторонке, ему было стыдно за меня. Взгляд отца, холодный и осторожный, как бы ощупывал меня и спрашивал с изумлением: «Мой ли это сын?»
…И вот кросс — уже здесь, в части.
Я заметил в двух шагах старшину, высокого, худощавого, вопросительно глядящего на меня. Достал из кармана сигарету, закурил и тоже вопросительно уставился на него. Так мы молча продолжали поединок взглядами, пока не подоспел сержант Лебедев и с подчеркнутым спокойствием не спросил:
— Почему сошли с круга? Встать!
— Встать, пожалуй, можно… — согласился я. Затем смял сигарету, бросил ему на сапог. Лебедев остался спокоен, как ни в чем не бывало, но на лице старшины появилось изумление и любопытство.
Вечером я написал Юзику письмо. Промолчал, что в воскресенье на кухне буду чистить картошку. Ведь так уж принято: если нет настоящих цветов, никто и никогда не дарит другу букет цветущего картофеля.
…С тем высоким, худощавым старшиной Денисовым, который заинтересовался моей передышкой во время кросса, я встретился вторично, когда попал в роту. Старшина носил на груди много всяких знаков за отличную службу. У него были длинные руки с длинными сухими пальцами. Весь какой-то длинный, нескладный…
— Надеюсь, уже привыкли к воинскому порядку? — был первый его вопрос.
— Параграфами себя не стесняю, — ответил я как можно хладнокровнее, но не скрывая презрения.
— О-хо-хо! — вдруг откровенно засмеялся старшина. — У вас душа нараспашку.
Он повернулся и вышел из казармы, немного покачиваясь при ходьбе. Я оказался побежденным, и это разозлило. Подошел какой-то ефрейтор.
— О, брат, он строг, наш старшина! — сказал ефрейтор с гордостью. — Он сам аккуратен и от своих подчиненных…