А пурга ревела, особенно ночью, своим трубным, жестоким голосом. И росли ряды торосов. И ширилось, на глазах ширилось теперь уже необозримое, почти до горизонта, ледяное поле. И все дальше отодвигалась чистая вода — заветная мечта моряков…
Нет, Большая земля не забывала о крохотном посыльном суденышке, затерявшемся где-то чуть ли не у Полярного круга. Каждый день главная база в определенное время вызывала маломощную рацию «Богатыря» и расспрашивала, как идут дела, в чем экипаж нуждается, Нет ли больных, нет ли обмороженных. И каждый день командование требовало от Кашеварова самых точных и обстоятельных сведений: усиливается ли натиск льдов, как ведет себя корабль?
Кашеваров был молодым моряком: тот год был его первым командирским плаванием, да и Рекемчук не имел еще настоящего опыта. Но теперь, к исходу пятых суток, даже совсем неопытный человек пришел бы к убеждению, что дело идет к развязке: еще один хороший нажим льдов — и «Богатырь» пойдет ко дну…
И тогда главная база передала лаконичный приказ: немедленно эвакуировать на берег весь личный состав. На корабле оставить только самый минимум людей, необходимых для ухода за основными механизмами. Но и они должны будут покинуть корабль, как только угроза сжатия увеличится.
— Кого, командир, оставим? — взволнованно спросил Рекемчук, входя через час в каюту Кашеварова. — Я хочу, чтобы со мной остались…
— Погоди, погоди, — удивился Кашеваров, — это почему же «с тобой»? Кто тебе сказал, что ты останешься на «Богатыре»? Как известно, командир покидает корабль последним.
Рекемчук опустил голову:
— Я прошу разрешения, товарищ старший лейтенант…
— А я не разрешаю, товарищ старший лейтенант! — возразил Кашеваров.
— Алеша, у тебя жена, ребенок, — тихо произнес Рекемчук. — А я холостой, одинокий.
— Откуда ты взял, что мы чем-то будем рисковать? — Кашеваров задумчиво покачал головой. — Нет, милый. Будет так, как я решил. Ты с личным составом отправишься на берег и возглавишь транспортировку в базу.
Наверное, они долго препирались бы вот так, и не потому, что на «Богатыре» была невысокая дисциплина, а просто потому, что они стали друзьями еще в училище, даже нет, раньше — со школьной скамьи, и это была чистая случайность, что один попал к другому в подчинение. Но тут постучали, и в каюту торопливо шагнул лейтенант Ткачев:
— Ага, это очень хорошо, что и вы здесь, — сказал он с порога, увидев Рекемчука. — Товарищ командир корабля…
— Товарищ лейтенант, что это за обращение? — с неожиданной резкостью оборвал его Кашеваров. — Или уставы уже отменены?
Ткачев вспыхнул:
— Виноват, товарищ старший лейтенант… Разрешите обратиться?
— Ну-ну, доктор, что у вас? — улыбнулся Кашеваров.
— Помощник командира приказывает мне эвакуироваться с личным составом, — обиженно произнес лейтенант. — А я не могу, не имею права. Меня учили, что медик там, где истинная опасность.
Кашеваров отозвался не сразу.
— Медик там, где в нем нуждаются, — сказал он наконец. — И вы, лейтенант, отправитесь на берег вместе со всеми. — Он положил руку на плечо Ткачеву. — Доктор, милый, ты же сам говорил, что Раиса приедет…
— Товарищ командир… — снова вспыхнул Ткачев, и голос его по-мальчишески дрогнул. — Я за это время столько передумал!..
— Все, лейтенант, выполняйте, — стараясь не глядеть на доктора, сухо оборвал его Кашеваров. И вдруг тоже, совсем как мальчишка, взорвался: — И вообще, товарищи офицеры, что это такое! Один ко мне приходит — оставьте его на корабле, другой…
Он отвернулся к столу и начал рыться в бумагах. Потом взглянул на часы и сухо сказал Рекемчуку, который все еще стоял в стороне и угрюмо молчал:
— Распорядитесь выстроить личный состав на шкафуте…
Когда экипаж был выстроен, Кашеваров застегнул реглан на все пуговицы и вышел на шкафут.
— Мне нужны двенадцать человек, которые останутся на корабле со мной, — негромко сказал он. — Остальные сойдут на берег. Корабль будет держаться до последней минуты…
Он говорил глухо, словно очень уставший человек, и во всем этом было что-то от фронтовых времен, от тех дней, когда вот так же выбирали командиры смельчаков-добровольцев, готовых идти на любое испытание, а надо, — и на смерть.
Но тут случилось неожиданное. Раздался звонкий, вибрирующий от напряжения голос старшины Горобцова: