Недавно послал ей письмо. Я не оправдываюсь и не прошу прощения. Нет. Прошу лишь поверить, что не буду считать себя стоящим человеком до тех пор, пока не выдавлю каплю за каплей всю муть, какая еще осталась во мне. Жду ответа, а его все нет и нет. Неужели она не поверит мне? Ведь я стал другим. Я многое понял, и нет у меня теперь более ненавистных врагов, чем ложь и пошлость…
Я просидел на скамейке, положив на колени планшет, почти до утра. Немного посветлело. Уже можно различить косматые силуэты деревьев. Они как бы нарисованы гуашью на сером фасаде соседнего дома. Ветров прав: надо лучше отдыхать перед полетами. Что бы ни случилось, ты — летчик, летчик прежде всего. Подымаясь по стремянке в кабину, оставь свою тоску на земле. Ты не имеешь права брать ее с собой в небо.
Где-то в доме бьют часы. В облаках образовались разрывы, и уже поблескивают кое-где звездочки. Какие они приветливые, смирные — не то что там, за облаками, когда крутят карусель вокруг самолета… Я встаю, вхожу на крыльцо, берусь за холодную дверную ручку. Но почему я остановился? Почему не решаюсь открыть дверь и войти? Опять эти звезды! Ведь я не сказал о них командиру. Значит, снова ложь. Значит, я вовсе не другой, а остался таким же, каким был.
Слышу чьи-то шаги, негромкие голоса, смех. Это майор и штурман. Должно быть, кончилось их дежурство в штабе. Вот остановились, пожелали друг другу спокойной ночи. Снова шаги. Я уже различаю широкую фигуру майора. Он в куртке, фуражка чуть-чуть набекрень. Еще не поздно уйти. Осторожно прикрыть за собой дверь, тихонько подняться по лестнице — он ничего не заметит. Но я не уйду. Конечно, будет несладко, если отстранят от полетов. Все взовьются в небо, а ты стой и смотри, как будто тебе обрезали крылья. Что ж, может быть. Но я все равно не уйду!..