— Да поможет ему аллах, — сказал забойщик татарин Юсуф.
— Го-го-го! — откликнулась смехом окружающая Сергеева темень.
«Ах, вот как?» — вскипел Федор. Его принимают за белоручку. Ну хорошо же! И, вырвав из рук Семена обушок, он полез в дыру, где тот рубил уголь.
Тесно... Ни повернуться, ни занести за плечо кайлу, чтобы ударить ею в полную силу. А над головой «крыша» из сланцевого плитняка. Раньше она покоилась на угольном пласту, а теперь он выбран...
«Ничего, приспособлюсь! Силенок хватает, только сноровки нет».
Зубок — острый конец обушка — скользит по крепкому углю, скалывая лишь кусочки. Терпение, еще раз терпение!
— Клюй в самый низ пласта, засекай куток! — подбадривал Семен.— Да не лупи, Артем, в породу! Врубишься поглубже — обрушивай уголек... Эх, сплоховал!
Федор приладился. Удары стали короткими и точными. Вгрызался сталью, делал глубокий паз в нижнем слое пласта. Выручали мускулы и упрямство. Умел слесарить, кочегарил, лопатой орудовал не хуже грабаря, даже официантом в Париже пришлось, а тут...
Адский труд! И все за гроши... Еще и мысль неотвязная: вот-вот рухнут тысячи пудов породы. Где больше погребено шахтеров — на поселковом кладбище или тут, на дне глубокого рудника?
К обеду Федор приловчился к обушку, и шахтеры уже не насмешничали. Даже десятник дивился старанию новичка.
Пошабашили на обед. Ели истово, делились харчами.
— Бери, Артем! Пустое пузо ни в пляску, ни в работу… Только поп да петух не евши поют.
Федор не отказывался:
— Верно! Хлеба ни куска, так и в тереме тоска. Брюхо — что царский судья: и молчит, да просит!
Черный хлеб с луком, тарань с картошкой, запивали квасом и балагурили:
— Этот квас уже семерых пас, добрался и до нас.
В полумраке сверкали глаза и зубы. Покончив с едой, пожилой крепильщик сказал Федору:
— Обзнакомнлся с нашим горем, парень? Смерть за плечами, в получку пять целковых, а из деревни одно строчат: «Шли деньжат».
— Худо, ой как худо! — вставил Юсуф. — Все помирать будем.
— Скотинка мы для хозяев, и боле ничего! — зло бросил Семен. — Изгаляются как хотят, а мы молчим, бессловесные.
— Плевать! — тряхнул чубом озорной шахтер, который утром проезжался насчет чернил. — Я вот завтра гульну в трактире. Поднесут мне с поклоном водочки, граммофон заведу за пятак. Не шахтер — барин!
— Ну и балда! — сплюнул Гринько. — А потом заляжешь в подзаборную канаву? Одно слово — свинья ты, Петро, с куриной мозгой.
Парень сконфуженно засопел, а Федор торопливо сказал:
— Требуйте, братцы, прибавки! И не просите, а требуйте. Нынче уголек в цене. В Баку бастуют нефтяники, и хозяева переводят заводские котельные на уголь. Самое время подать свой голос! Не водку глушить, а добиваться у живоглотов достойной оплаты труда, дешевого жилья, человеческого обращения. Вы люди, и молчать вам не к лицу!
— Так они и поделятся, станут братьями! Скорее нам горло перегрызут!
— Худо говоришь, — вздохнул Юсуф. — Тюрьма да Сибирь...
— Ну и что? — вдруг загорелся Петро. — Небось в остроге бесплатно кормят... А забастуем — может, кое-что переменятся!
Из темноты пискнул мальчишеский голос:
— В тюрьме и зимой тепло! Я не боюсь богатых.
Все обернулись. Во мраке сверкали глаза Лешки-саночника.
— Уйди, шайтан! — крикнул Юсуф. — Твоя дело — возить уголь.
— Кышь отседова, щенок! — швырнул крепильщик в подростка куском отбоя. — Такому оборвышу, как и холостому Петру, все нипочем. Ты, Петро, и сейчас сало жрал, а я воблой давился. А если меня за решетку, кто моих сопливых до ума доведет?
Шахтеры понурились. Давила безвыходность. Заговорили о штрафах, о том, как из них выжимают четвертаки, о стойках, которые ломаются, как спички, и обвалы засыпают насмерть горняков.
Федор рассказывал об уступках, вырванных зарубежными рабочими у правящих кругов, о профсоюзах, которые объединяют тружеников и помогают им выиграть стачки. Конечно, голыми руками не свалить самодержавия, не отнять у шкуродеров неправедно нажитых богатств... Но ведь есть партия рабочих! Она подскажет, что делать, — она знает.
Слушатели покряхтывали, чесали затылки. На словах-то все гладко, все достижимо, а возьмись...
— Вызовут черкесов или казачков и... Не пробовал еще нагайки, не сидел в каталажке? У нас тут только шевельнись!
— Отведал того и другого, — усмехнулся Федор. — Всех-то не перестегают, не пересажают. А если дружно — вовсе не одолеют!
После обеда Сергеев снова рубил уголь рядом с Гринько. Заменил в обушке зубок на новый, более острый. Урок так урок!