— Милицию чадо. Жулик какой-то.
— А вдруг банк ограбил?
Да нет. На банковских печатные обозначения суммы должны быть. Знаю.
А владелец денег будто разум потерял. Он стоял на коленях, суетливо-судорожными движениями рук бросал пачки денег в простую объемистую корзину, в которой обычно колхозники возят на базар гусей, только изнутри она была обшита клеенкой, и все тем же тонким бабьим голосом восклицал:
— Не подходите ко мне! Не подходите ко мне! О господи! Спаси мя и помилуй.
«Никак, слуга богов, — догадался Проханов. — Но какой же дурак так возит деньги?»
Наконец корзина была полна, а пачек оставалось много. Раньше, наверное, они были сложены аккуратно, а тут их бросали как попало. Оставшиеся деньги пассажир начал засовывать за пазуху.
Потом он поднялся и, сминая ногами вещи, стал пятиться в угол купе, словно на него вот-вот набросятся.
На ближайшей станции кто-то сбегал за милицией. В вагоне появился капитан в сопровождении старшины.
— Гражданин! — строгим голосом сказал капитан. — Предъявите документы.
Герой происшествия долго шарил за пазухой и наконец извлек бумаги, завернутые в носовой платок, пропитанный потом.
Капитан раскрыл паспорт. Молча прочел его. Потом стал внимательно читать бумагу.
— Протоиерей?!
Проханов же сгорал от любопытства — что будет дальше? Пассажиры, плотной стеной окружившие милиционеров, с интересом наблюдали за этой сценой.
— Протоиерей — это наверняка генерал у них… — несмело вмешался один из пассажиров и оглянулся на старшину.
Старшина смешливо прищурился и дернул плечом; жест означал: кто их разберет.
— Нет. Генерал — это многовато. Полковник, поди… — и капитан обратился к протоиерею:
— Откуда у вас столько денег?
Высокочинный однорясник Проханова ответил не сразу. Он по-прежнему сидел в углу купе, с трудом втиснув грузное тело между столиком и стеною, и будто завороженный смотрел на офицера милиции.
Я спрашиваю: откуда у вас столько денег?
— Слуга господень я. Мои то деньги. Мои, трудом заработанные, — ответил наконец протоиерей, налегая на «о».
— Тяжелый, видать, труд у слуги господнего, — саркастически заметил кто-то.
— Прошу без реплик, — строго сказал капитан и снова обратился к пассажиру. — А едете куда?
— К сыну направляюсь. Махонькую дачку построить хотим.
«Махонькая дачка» рассмешила пассажиров. Капитан тоже рассмеялся. Только старшина скупо улыбнулся.
— А кто ваш сын?
— Лицо духовного звания.
Офицер повертел документы в руках, подумал и возвратил их владельцу.
— Можете ехать, гражданин Макаров. Всё, граждане. Прошу разойтись.
…Пассажиры расходились нехотя. Долго еще в вагоне был слышен возбужденный говор.
А протоиерей продолжал сидеть в углу купе, прижимая к себе корзину.
— Всю жизнь работаю, — заговорил вдруг бухгалтер. Он обращался только к Проханову и студенту и даже не взглянул на преподобного отца. — Бухгалтер я, копейку государственную блюду, — а за двадцать лет службы, за все двадцать лет мне такие деньги и во сне не снились.
Он помолчал, постукал пальцами по столу и вдруг стал выкладывать на стол содержимое корзин.
— А ну, придвигайтесь поближе. — Он дружелюбно улыбнулся. — Давай, давай, чего мнетесь…
Он подмигнул соседям и, подняв глаза на протоиерея, сказал:
— Кушайте, святой отец. А то ведь умрете, на деньгах сидючи.
Протоиерей поломался для приличия и, перекрестившись, принялся за еду. Ел он торопливо, жадно чавкал и глотал, почти не прожевывая. Он вскидывал свои рачьи глаза на бухгалтера, старался изобразить на своем лоснящемся лице благодарную улыбку и беспрестанно кивал головой, что, наверное, обозначало поклоны.
Смотреть на него было неприятно, но Проханов смотрел глаз не спуская. Кажется, первый раз он так вот критически смотрел на самого себя. Не думал Проханов, что они так вот отвратительны.
Герой дня наконец насытился и всем корпусом отвалился от стола, не забыв изобразить на лице улыбку и поклониться. Перекрестившись, он долго потом ковырялся в зубах. И вдруг протоиерей забеспокоился, стал рыться в карманах и наконец выложил на стол пятьдесят целковых.
— Возьмите. В знак особой моей признательности, — сказал он, обращаясь к хозяину корзины.
Бухгалтер резко выпрямился.
— Благодарю за милость, батюшка. Только денег мы не берем. У нас, у русских, за хлеб-соль чистоганом не платят…