Настроение его заметно улучшилось, и он заговорил ласковым голосом:
— Скажите, сын мой, кто раньше жил здесь?
— Никто, ваше преосвященство, — с готовностью ответил Сидоров, глядя на Проханова с собачьей преданностью: для него, полицейского, этот седобородый человек — сильный мира сего, а он служил только сильным. — Раньше здесь была какая-то большевистская управа. Я, ваше преосвященство, не местный… Не могу знать во всех подробностях.
— Хорошо, хорошо. И этого достаточно. А вот это все? — Проханов обвел рукой вокруг себя. — Обстановка здешняя откуда реквизирована?
— Три дня назад доставлена из Оклокотской столицы, а туда будто бы ее привезли из областного города.
Проханова порадовал ответ полицейского.
— Ну и славно… — Но все же он уточнил еще раз. — И шкафы, и комоды, и кровати?
— Так точно, ваше преосвященство. Пять машин. Лично мною доставлены из Оклокотского округа. — Сидоров подобострастно осклабился, доверительно склонился к священнику и вполголоса сообщил: — В шкафах кое-что имеется, с устатку. Лично от господина бургомистра.
Проханов спрятал в бороду ухмылку и кивнул Сидорову.
— А ну веди, веди, сын мой. Показывай.
— К шкафам изволите?
— Что ж… И к шкафам можно с дороги-то. Или мы не православные?
— Все уже приготовлено, ваше преосвященство. Прошу вас.
Сидоров забежал вперед, открыл дверь и широким хлебосольным жестом показал на стол. Стол этот кто-то заранее со вкусом сервировал, но зачем-то прикрыл очень тонкой бумагой. Старший полицейский осторожно, будто открывая клетку со зверем, отдернул руку, снимая со стола бумагу.
Проханов сощурил глаза от удовольствия, но почему-то сурово осведомился: сколько его сопровождало полицейских? Сидоров испуганно ответил: шестеро, если считать его. Есть еще двое — в охране дома.
— От кого охранять-то? — как можно равнодушней спросил Проханов.
— От партизан, ваше преосвященство.
— Вот как? Православного от православных? Они разве не христиане, не русские? Почему их надо бояться?
Сидоров выпучил глаза и стал беззвучно шевелить губами.
— Ва… ваше преосвященство! Как можно? Это же разбойники! Они стреляют без разбора. Н-не приведи господь!
— Ну-у, сын мой, у страха глаза велики, — и распорядился: — Зови сюда охрану. Выпьем, закусим чем бог послал. '
Старший полицай заколебался, растерянно замигал ресницами.
— Ваше преосвященство! Никак невозможно. Опасно…
— Опасно праздновать труса. Зови немедля.
— Есть! А с немцем как быть?
— Ну… и его зови. — Проханов поморщился. Не пристало ему якшаться с немецким солдатом. Но… солдат есть солдат; пусть расскажет, где нужно, каков есть православный священник. — Зови и солдата. Скажи ему: «Волен зи триикен руссищ водка?» Сам прискачет. У нас, сын мой, стол на добрую полусотню молодцов хватит Ну, бегом!
Через час во владениях священника Проханова шел пир горой. Благо запасов было столько, что тревожиться о завтрашнем дне не приходилось.
Немецкий солдат сначала дичился, пренебрежительно морщился, но пил жадно, много и вскоре захмелел. Однако и во хмелю он не забыл, что представляет высшую расу. Расправив плечи, солдат решил блеснуть. Он сел за рояль и окинул снисходительным взглядом присмиревших полицейских; на них действительно произвело впечатление, что солдат так вот: запросто садится за рояль.
— Бетховен? — с улыбкой осведомился солдат. — О, найн. Марш! Марш! Битте…
И грянули марши. Солдат оказался на редкость энергичным музыкантом. Он так самозабвенно, колотил по клавишам, что у слушателей гудело и голове.
Марши вскоре надоели. Солдат полез целоваться С Прохановым, почему-то обращаясь к нему: «Герр министер» Обнимались и полицейские с немцем, а потом они вместе собрались качать «его преосвященство». Проханов едва избавился от этой чести.
Около трех часов ночи шум в доме стих. Полицейские свалились прямо на пол и захрапели. На широкой кровати лежал только Проханов. Он не спал.
Ему вспомнилось холеное лицо советника, личного, представителя фюрера, перед которым даже офицеры из гестапо, всегда самоуверенные, властные и никого не признававшие, в струнку тянулись.
— Мы с вами одинаково ненавидим большевиков. А коль так — зачем играть в прятки? — говорил ему советник. — Мы — я имею в виду немецкие власти — и церковь должны объединить усилия в борьбе с большевизмом, презренными иудеями и всей этой никчемной сворой.
Проханов смело тогда возразил советнику, что не пристало ему, русскому православному священнику, открыто якшаться с немецкими властями, потому что для прихожан, как там ни говори, немцы были и остаются оккупантами.