На этот раз инженер сумел разоблачить его. Он задушил предателя, а когда утром часовой открыл дверь, Никифоров бросился на штык винтовки, рассчитывая на мгновенную смерть. Самоубийство, однако, не удалось.
Его приговорили к смертной казни и дали двадцать четыре часа на размышления.
Именно в такой момент и попал в камеру смертника Проханов.
Он с первого взгляда определил, что с таким человеком хитрить и ловчить не стоило. Поэтому заявил открыто, что послан немцами с заданием выведать от него все возможное и сообщить им.
— Ну и как же поступите? — насмешливо спросил Никифоров, хотя говорить ему было очень трудно: он тяжело и со свистом дышал, а порой задыхался.
— Очень просто. Заявлю, что исповедь — тайна, которую открывать можно только богу..
— Э, бросьте, святой отец… Я — материалист. В бога не верил и не верю… Прошу вас… Если вы действительно порядочный человек, не изображайте из себя героя. Уж из вас-то… из вас они тайну вышибут Прошу мне верить, — и, болезненно морщась, он сдернул халат с ног. — Смотрите! — Там, где полагалось быть ногам, осталось кровавое месиво, — В тисках побывал… Так что не надо намекать ни на какую тайну, если не хотите испытать то же самое.
Проханов побледнел и долго не мог оторвать взгляда от искалеченных ног арестанта.
— Нет, сын мой… Я все-таки скажу, что тайна священна…
Никифоров помолчал, не то набираясь сил, не то раздумывая над словами священника.
— Что ж… Я вас понимаю… Тем, кто вас послал сюда, нужны не только сведения, которыми я располагаю как инженер. Им нужно сломить меня… Как советского инженера и советского офицера… Они хотят сломить мою волга… Это ведь тоже победа… А вы им принесете полпобеды.
— Я вас не понимаю, сын мой.
— Бросьте притворяться. «Не понимаю». Всё вы… Вы отлично… — Никифоров стал задыхаться, но, сделав над собой огромное усилие, стал дышать ровнее. — Я говорю — всё вы, святой отец, понимаете…
— Но клянусь вам!..
— Не надо! — Никифоров протестующе шевельнул рукою. — Вы скажете… палачам этим: «Тайна исповеди священна», а они… порадуются — все-таки сказал этот русский.
Проханов молчал, сраженный этой неистовой волей человека, жить которому осталось считанные часы. Невольно пришла в голову мысль: а он бы выдал тайну под такими же вот пытками?
Спросил и ужаснулся мысли, которая пришла ему в голову. Он бы даже до пыток не допустил. Все сказал, да еще заручился бы гарантиями, что об этом никто не узнает. Живем-то один раз! Жизнь у него одна-единственная. Нет никаких загробных жизней. Здесь она протекает, на земле, и в земле кончается. Нет ни рая, ни ада. Нет и быть не может. И было бы непростительной глупостью так вот расстаться с нею, как этот фанатичный офицер.
К чему его тайна, если он не будет жить?
И неужто так принципиален этот инженер? Все люди одинаковы. Есть получше, есть похуже, но когда дело доходит до жизни — все равны перед смертью.
— Скажите, сын мой, вы коммунист?
Никифоров слабо усмехнулся.
— Нет. Не член я партии. Не удостоен этой чести, о чем искренне сожалею.
Проханов ничего не понимал. Инженер говорил правду. Но что же его заставляет молчать?
— Так что же вы? Почему молчали? Во имя чего?
Никифоров смотрел на отца Василия долгим, пристальным взглядом.
— Вы, конечно, знаете историю, святой отец… У вас же отличный учитель. Петр Мысловский, тоже священник.
— Кто он? Я не слышал о нем, — ответил Проханов настораживаясь.
— Ну как же так! — оживился инженер. При декабристах было… Сам Николай Первый его в камеры посылал! К декабристам. Выпытывал на исповеди…
Проханов откачнулся от смертника. Гнев стал заливать ему глаза. Но он молчал.
— А царь за это ему чин протоиерея и орден святой Анны… Вы слышите? Святой орден святому отцу… А потом даже академиком сделал.
— С-сукин ты сын! — Проханов задыхался. — Я к тебе, мерзавцу, с молитвой…
Никифоров рассмеялся.
— Вот это уже другой разговор. Давай, святой отец, в том же духе… Может, Гитлер и вам подкинет орденок…
— Замолчи, красная сволочь!
Проханов весь дрожал от бешенства.
— Вот где вы открылись! Но мне плевать с самой высокой колокольни на таких двурушников. Передайте еще раз, что я, беспартийный инженер, остаюсь до конца советским человеком. Поймите вы это! Вы, жалкий приспособленец! Я же умру советским. Интересы Родины для меня… Э, да что говорить! Разве такие, как вы, поймут… Уходите, иначе я вас придавлю, как придавил уже одного такого же провокатора.