— Какое же это германское имущество? — воскликнул кто-то. — Паше добро! Вы его отняли у нас.
— Было ваше, стало паше. Какая разница? — раздался насмешливый голос из публики.
Однако никто не засмеялся. Полицейские бросились на поиски оскорбителей суда, но люди притихли, и найти возмутителя не удалось.
Как бы там ни было, но с той поры имя священника было у всех на устах.
На том же процессе Проханов приобрел и большеглазую набожную почитательницу, секретаря суда Маргариту Гунцеву. В ее глазах Проханов увидел настоящие слезы восторга, когда он проникновенным голосом призывал судей пожалеть детей и милостиво отнестись к проступку человека, который хотел накормить страждущих детей своих.
Маргарита довольно скоро заняла прочное место в доме Проханова.
Она горячо взялась за укрепление хозяйства и подала мысль: почему бы не построить прямо во дворе хорошую баню? Не пристало батюшке мыться в городской со всяким «сбродом».
— Ты, матушка моя, не выражайся столь опрометчив во, — наставительно заметил ей Проханов. — Этот сброд кормит нас, и, как видишь, довольно сытно кормит. Богу не угодны такие слова. Заруби эти слова где захочешь.
Маргарита пренебрежительно фыркнула.
— Стану я мыться со всякой швалью. — Она подбоченилась. — Нет уж, если желаешь, чтоб я была с тобой рядом, строй баню. Не хочешь — не надо, мы с тобой веревочкой не связаны. Я могу и адью сказать…
— Ай да баба! — воскликнул он.
Баню соорудили царскую. Мылись сначала с Маргаритой, а после них — вся домашняя челядь, число которой с каждым месяцем прибавлялось. Да и как иначе! Надо ухаживать за коровами, за птицей, овцами, свиньями, поросятами, смотреть за огородом, пчелами, лошадью.
Но были, однако, заботы и поважней. Волей-неволей приходилось в проповедях желать победы «ратному воинству нашему».
Туманные были проповеди, но ценили их куда больше открытого прославления немецкого оружия. Проханов получил от своих покровителей ценный дар — серебряный столовый набор и золотые часы.
Были, конечно, в работе отца Василия и неудачи. Исповеди давали мало нужного материала. Каялись все в каких-то пустяках: то с мужем чужим прелюбодействовала, то что-то взяла, ей не принадлежавшее, то кого-то обидела, то ругалась нехорошими словами. И хоть бы одна из этих набожных прихожанок словечко сказала о партизанах. Между тем он намекал довольно прозрачно, наводил разговор на эту тему, но все тщетно.
Вскоре вообще пришлось прекратить эти расспросы. На него начали коситься, и сразу же сократилось число желающих облегчить свою душу исповедью.
Вот тогда-то и пришлось отцу Василию выступить в мировом суде за человека, о вине которого он узнал лишь случайно.
Между тем сила партизанская росла с каждым месяцем. Летели под откос эшелоны, пылали цистерны, машины, склады, исчезали, будто сквозь землю проваливались, ценные работники немецкой армии, представители жандармерии, исчез даже как-то работник гестапо, который вез в Петровск важные документы.
Стоило Проханову услышать о Федосякине, как перед глазами сразу же возникал Никифоров. Никак он не мог представить Федосякина другим.
Действия Федосякина вынудили немецкое командование пойти на чрезвычайные меры. Из областного центра пришло указание организовать специальные карательные отряды. В Петровске был создан батальон, во главе которого встал Корольков. Он как-то пожаловался Проханову, что ему, дворянину и офицеру русской армии, приходится иметь дело с бандой бывших уголовников, пьяниц, воров и прочим сбродом.
— Из тысячи человек кет ни одного достойного, — жаловался начальник полиции. — Никакого понятия об идее, ни у одного нет возвышенной цели. Только самогон, бабы да забота о кармане…
У Проханова дрогнули крылья хищного тонкого носа.
— Да и вы, герр министр, не забываете о себе.
— Конечно, не забываю, — огрызнулся Корольков. — У меня, святой отец, нет высоких покровителей. Печься о себе самому приходится.
— Зачем же бога гневить и возводить хулу на других? Грешно так поступать. Грешно, сын мой, и неразумно.
Начальник полиции со смирением склонил голову перед этими сильными доводами.
«Черт меня дернул за язык, — выругал себя Корольков. — Еще донесет, святоша. Умаслить надо, пока не поздно».
В тот же день Корольков послал «его преосвященству» хороший дар: много спиртного, шерстяной отрез, но самым ценным оказались украшения из золота.
Проханов хорошо понял, чем заслужил такое внимание со стороны Королькова: боится.