Наши размышления были прерваны громким призывом Аламо к ужину, раздавшимся из лагеря позади нас:
— Жрать давайте, или я скормлю это койотам.
— Спустись вниз и поешь, — сказал профессор. — Я всё равно не голоден и хочу остаться здесь и понаблюдать за этим занятным незнакомцем. Когда закончишь ужинать, принеси мне сэндвич с беконом и яйцом и бутылку кофе.
Зная характер моего друга — как только он принял решение, целая бригада тракторов не смогла бы оттащить его от цели — я не стал с ним спорить и спустился в лагерь.
Пока Аламо ворчал по поводу слишком увлёкшихся камнями парней, не способных выделить время, чтобы прийти перекусить, пока ещё всё горячее, я покончил со своим ужином. Затем, прихватив свой бинокль, отнёс лёгкий перекус профессору, как он и просил.
Когда я добрался до вершины хребта, последний розоватый отблеск солнца угас на западе, и взошла Луна.
— Присядь здесь, рядом со мной, — прошептал профессор. — Похоже, наш гость готовится к какой-то религиозной церемонии, и мне не хотелось бы его беспокоить.
Пока мой друг жевал свой сэндвич и пил кофе, я в бинокль наблюдал за китайцем. Он вертикально установил четыре жерди, поддерживающие четыре других, образовывающих квадрат над низкой скалой с плоской вершиной недалеко от центра кратера. К горизонтальным столбам на верёвках было подвешено множество небольших предметов, по-видимому, очень лёгких, потому что они раскачивались, как листья на ветру. В центре плоского камня стояла зажжённая свеча, окружённая кольцом из тонких палочек, воткнутых в землю. Азиат стоял на коленях перед камнем, неподвижный, как сама скала, его лицо было обращено в нашу сторону.
— Кажется, он не сводит с нас глаз, — сказал я.
— Я думаю, он ждёт, когда Луна поднимется над краем кратера, — ответил профессор, снова прикладываясь к своему биноклю.
Мой друг был прав, потому что, как только первый луч лунного света проник в кратер, коленопреклонённая фигура пришла в движение.
Разразившись монотонным пением, вполне слышимым с такого расстояния, хотя и совершенно неразборчивым, уроженец Поднебесной поднёс пламя свечи к каждой из тонких веточек, что были воткнуты вокруг камня, и вскоре все они затлели, как горящий трут. Затем он подошёл к одному из предметов, подвешенных к горизонтальной жерди, произнёс короткую речь, обращаясь к Луне, и поджёг его свечой. Тот сгорел за несколько секунд, осветив сцену странным жёлтым светом. Подойдя к следующему висящему предмету, он произнёс ещё одну речь и поджёг и этот предмет. Этот предмет загорелся синим пламенем. Он продолжал так в течение нескольких минут, пока все висящие предметы не были сожжены — каждый горя пламенем своего цвета. Затем он погасил свечу и снова опустился на колени перед камнем, возобновив своё пение и время от времени простираясь ниц и касаясь лбом камня. Лёгкий ветерок, дувший в нашу сторону, принёс сладкий, тяжёлый запах горящего сандалового дерева и мускуса.
Прошло полчаса, но церемония продолжалась без изменений. Затем горящие палочки благовоний погасли одна за другой. Когда последняя из них потухла, коленопреклонённый человек в последний раз поклонился, затем поднялся, разобрал каркас из жердей, сунул их под мышку и, тяжело опираясь на длинный посох, направился на запад.
— Представление окончено, — сказал я. — Может, вернёмся в лагерь?
— Возвращайся, — ответил мой друг. — Я пойду за ним. При таком ярком лунном свете это должно быть легко. Боже мой! Что с ним стало? Каким образом этот человек только что исчез у меня на глазах?
— Может быть, он упал в канаву, — предположил я.
— Канаву? Какая нелепость! — воскликнул профессор. — Я исследовал каждый квадратный фут этого кратера и знаю, что там, где он шёл, нет никаких канав.
— Восточная магия, — отважился я на ещё одно предположение. — То его видно, то нет.
— Вздор! Ты останешься здесь и будешь следить за западным склоном в бинокль. Я спущусь на разведку.
Я наблюдал за тем, как профессор, спотыкаясь, торопливо пересёк кратер и принялся лихорадочно осматривать окрестности того места, где, по его словам, исчез житель Поднебесной. После двадцати минут поисков он бросил это занятие и вернулся ко мне.
— Странно, — выдохнул он, добравшись до мной. — Чертовски странно. Я не смог найти ни волоска этого человека — даже обгоревших концов его китайских палочек. Должно быть, он всё забрал с собой.
Мы вернулись в лагерь, присели у костра и закурили трубки.
Аламо собрал посуду, отложив до последнего единственную ненавистную ему работу в лагере — её мытьё, и занялся лошадьми. Внезапно мы услышали, как он радостно воскликнул: