«Ну и к кому ты пойдешь? – спросил он себя, присаживаясь на барный стул. – К священнику? К психоаналитику?» Шерри порой ходила к психоаналитику в Сан-Франциско. Но это для женщин, да и дорого. К священнику, подумал он. Очень смешно. В Каркинезе есть священник. Если бы я пошел к нему, что бы я сказал? Какого рода мои колебания в вере?
Бармен отложил газету и сигару, оперся большими плоскими ладонями о стойку и выжидающе посмотрел на Домброзио.
– Какой скотч у вас есть?
– «Кроуфордс». – Бармен оглянулся на полки.
Этого виски он не знал, но все же согласился.
– Отлично. Налейте скотча с водой, безо льда.
– Еще «Тичерс» есть.
– Нет. «Кроуфордс» подойдет.
И подумал: «Какой же я идиот, делаю вид, что знаю, о чем речь. И мне это обходится в десять лишних центов за стакан, я плачу за то, что я идиот, потому что я бросаюсь названиями, которых не знаю».
– А как, по-вашему, – спросил он, когда бармен принес виски, – «Кроуфордс» – хороший скотч?
– Я не любитель скотча, – отозвался бармен.
– Лучший скотч, который я знаю, – сказал Домброзио, – это «Катти Сарк».
Он никогда его не пил, но видел рекламу в журналах, которые приносила домой жена.
– Ну, как вам сказать, – ответил бармен, пробивая чек, – сюда приходят и заказывают скотч конкретной марки, «Баллантайн», например, или вот «Катти Сарк», или «Олд грауз». Но уже третий стакан я просто наливаю из ближайшей бутылки, будь там «Тичерс» или еще что. И им уже все равно.
Он ухмыльнулся и бросил сдачу на стойку.
Домброзио заставил себя улыбнуться в ответ и изобразить подобающее выражение лица.
– Держу пари, они и первый стакан бы не узнали. Можете лить что попало сразу.
Бармен вернулся к своей газете. Чуть позже Домброзио услышал тихий разговор и увидел, обернувшись, что бармен наклонился к двум клиентам. Они смеялись.
«Они смеются надо мной? – спросил себя Домброзио. Он отпил виски и уставился прямо перед собой, чувствуя, как шея и уши сначала краснеют, а потом леденеют. – Потому что я переплатил за этикетку скотча, и, возможно, бармен действительно налил мне чего-то другого, а я не заметил… Он ждал, не скажу ли я что-нибудь, и я не сказал. Может, мне стоит что-то сказать. Сказать, что виски не слишком хорош».
Он искал в голове какой-нибудь безобидный способ разрешить ситуацию на случай, если он действительно пил не «Кроуфордс». И чтобы это сошло и на случай, если бармен все же не подменил напиток. Но он не мог найти слов.
Повернувшись к человеку слева – этот не смеялся, – он спросил:
– А что вы пьете?
Сначала ему показалось, что человек не собирается отвечать; он даже не подал виду, что услышал, и Домброзио ощутил еще больший ужас. Но затем сосед по стойке медленно поднял голову и сказал:
– «Берги».
– Я вас угощу, – сказал Домброзио.
Тот поднял руку и покивал.
– Спасибо.
Бармен подошел, не спрашивая, с новой бутылкой пива. Домброзио заплатил. Никто ничего не сказал. Тот человек пил очередную порцию пива, а Домброзио вернулся к своему скотчу.
«Что не так? – спросил он себя. – Если бы он стал меня слушать, что бы я ему сказал? Никто не пытается причинить мне боль. Я не болен и не разорен. У меня хорошая работа. Моя жена хорошо одевается, и у нее отличная фигура. Но если бы все было хорошо, разве сидел бы я в этой помойке? Я бы уже был дома и садился ужинать».
Разве этот агент по недвижимости отобрал у него дом телефонным звонком? Нет ведь. «Я чувствовал то же самое и раньше, – подумал он. – Проблема не в Рансибле, хотя он меня расстроил и взбесил… как обычно. Если у меня вообще есть проблема, она в…
…в ком-то, кто постоянно теснит меня. Кто смотрит мне через плечо. И при этом я никак не могу ее застичь, она, кажется, все еще ждет, сдерживается. Может быть, время еще не пришло».
Чего она хочет?
Так вежливо держала себя с гостем. Разумеется. Либералка. Училась в хорошем университете, вращалась в хороших кругах. Она не могла оскорбить Чака Хэлпина, как не могла летать. «Но я-то знаю, – подумал он. – В глубине души знаю. Ее настоящие мысли, которые держатся в тайне. Люди ее класса не могут говорить многое вслух, пусть даже на самом деле так и думают. Они должны обожать негров, они должны ненавидеть Фобуса и Юг как таковой».
«Господи, а если это его так расстроило, что он больше не будет чинить мою машину? – подумал он. – И я не могу его в этом обвинить». В памяти всплыло темное напряженное лицо. Он почувствовал суть звонка. Не стал спрашивать, кто или что, просто знал. Вероятно, это был не первый раз в его жизни. После этого он ничего не говорил весь вечер. Только кивал. Соглашался, ел, выпивал, но его разум блуждал где-то далеко. Он отстранился. Из-за потери лица.