На этом этапе, впрочем, футурологический проект забуксовал — в 1928-м Проханов уехал из СССР, навсегда.
Также Иван Степанович занимался издательским бизнесом: публиковал ежемесячник «Вифезды» (разговор, беседа — с древнееврейского), газету «Утренняя звезда», журнал «Христианин». (Дугин утверждает, что цикл статей в журнале «Христианин» в 1925–1926 годах даже называли «социальным евангелием Проханова»; если верить все тому же источнику, «в этом интеллектуальном журнале нонконформистской, революционно-консервативной, национальной и неортодоксальной русской мысли поразительно много встречаешь параллелей с нашим временем».)
Один из самых любопытных моментов в «Автобиографии» — отрывок из сочинения юного Ивана Степановича о России, который был напечатан в бюллетене школьного совета: «Пространство русской территории занимает ныне одну шестую часть всей континентальной поверхности Земного шара и равно поверхности Луны. Но есть одна разница между поверхностью Луны и Россией. В то время как поверхность Луны представляет собой постоянство и не изменяется, просторы России становятся все прекраснее. Но наша вера пойдет и дальше, мы верим, что не только поверхность России, но и ее душа будет улучшаться и процветать».
Эта метафора — Россия (СССР) как Луна, территория инаковости, оторвавшаяся от поверхности Земли, — станет одной из любимых метафор внука, и он сам уже будет развивать ее (в «Сне о Кабуле» сказано, что Россия 90-х годов, после двух путчей, напоминает остывшую Луну). Проханов, таким образом, унаследует от своего деда не только лидерские качества, но и некоторые образы.
«Их род, — один из рефлексов той же метафоры обнаруживаем в романе „Надпись“, — был подобен планете, пережившей катастрофу. Одна ее цветущая часть была вырвана и унесена во Вселенную, погибла там среди жестоких столкновений, ядовитых и злых излучений. Другая, изуродованная, в рытвинах, в дымящихся кратерах, медленно излечивала рубцы, лечила страшные раны, храня больную память об исчезнувшей, унесенной взрывом половине».
Калейдоскоп событий, в которые вовлечена прохановско-фефеловская семья, начинает вращаться на высокой скорости после революции. Фактически семья, относящаяся к средней и крупной буржуазии, оказывается вне закона; в клане присутствовали и владельцы кавказских нефтеприисков, и хозяева оружейных предприятий в Петербурге (в мемуарах начала XX века встречаются словосочетания «пороховые заводы Фефелова» и «прохановские мануфактуры»), мельниц и коптильных фабрик во Владикавказе, и радикальные баптисты; среди них не было настоящей белой кости, но еще труднее тут было рассчитывать на статус рабочей косточки; словом, с советской властью им явно было не но пути. Кто-то воевал в Белой армии, кто-то погиб не то в Румынии, не то в Болгарии. Кто-то из дедов сгинул в Праге, где сумел просуществовать до войны, получая вспомоществование но баптистской линии. Двоюродная бабка — та самая, которая отучилась на Бестужевских курсах и копала Помпеи, осталась в Ленинграде, в квартире на Васильевском острове; ее вышлют оттуда за Урал в 1935-м, после убийства Кирова (и маленький Александр Андреевич еще успеет съездить к ней в гости); после смерти Сталина она вернется, уже не в отдельную квартиру, а в коммуналку на Московском проспекте; но, в принципе, когда в «Теплоходе „Иосиф Бродский“» герой по имени Александр Проханов напишет: «На Васильевский остров я приду умирать…» — это будет не только жест в сторону нобелевского лауреата, но и кивок на историю семьи; у Александра Проханова есть права и на Васильевский тоже… Василий Титович, бизнесмен, сумел эмигрировать, работал сначала таксистом в Париже, а потом лифтером в Лос-Анджелесе, в Голливуде, и в 90-е годы Александр Андреевич бродил уже по лос-анджелесскому кладбищу, пытаясь отыскать его могилу. Прохановская тетка Таисия, как и рассказано в «Надписи», оказалась по миссионерской линии в Австралии и умерла там же.
Однако некая, крайне небольшая, часть семьи приняла большевизм. В результате «в наш сектантский мир залетела огромная трагедия и разрушила его»; среди родственников начались скандалы, попреки, кто-то с кем-то не разговаривал; «драма», «склока» — какая именно, трудно судить, поскольку, по словам самого Проханова, «до сих пор все продолжается».