Фото автора с обложки датского издания «дерева в центре Кабула».
Более выразительно, чем отец-основатель, артикулировал представление о прозе «сорокалетних» язвительный новомирской зоил И. Дедков, который, заняв выгодную позицию стороннего наблюдателя, с иронией пересказывает в своем памфлете начала 80-х типичные сюжеты «40-летних», где центральное место занимают «перспективные современники»: «Талантливый ученый экономист увлекся спутницей по туристической поездке и на двухстах страницах решает, ехать ли к ней в ближайшую субботу; он подозревает, что жена ему неверна, что затеяна какая-то игра и он в ней невольный игрок, но предпочитает ничего не менять в уже избранной форме существования»; «подающий большие надежды провинциальный журналист давно любит замечательную девушку, но, пока то да се, всякие сложности, выяснение отношений, утешается с не менее замечательной парикмахершей („не баба — обомление“, — делится он впечатлением с редактором)»; «очень талантливый молодой философ, отправляясь в столичную аспирантуру, женится как бы в полусне, без большой охоты, и вся его дальнейшая духовная жизнь открыта читателю в ее бесконечном раздражении, досаде, неудобстве, в желании стряхнуть эти путы, эту обузу деторождения и в совестливой оттяжке этого неприятного момента, а главное, в долгом, неутомимом проговаривании всех этих затяжных сомнений и терзаний».
Максималистка Наталья Иванова, не особенно скрывая свое презрение, сообщает: «Это не был реальный андеграунд, это не было новым „Метрополем“, скорее — антиметрополем, состоящим из „допущенных“ (термин Фазиля Искандера), но не удовлетворенных». «Все они были членами писательского союза, регулярно совершавшими ритуальные поездки на стройки века и дни национальных литератур», но плюс к тому хотели «пробиться в литературный истеблишмент. Хотелось большего. Одним хотелось пробиться к широкому читателю, получить, наконец, критику, быть замеченными, а в России это значит печататься в „толстых“ журналах, другим хотелось вытеснить с литпостов стариков, а третьим — самим хотелось стать лауреатами и взять в свои руки управление литературным министерством». Проханов не отрицает: «Это была амбиция неутоленных, обделенных вниманием, может быть, писателей. Сейчас я, конечно, понимаю, что тогда там очень много было честолюбия».
Иванова: «Да, книги-то у иных из „сорокалетних“ выходили, но кайфа не было. Ни официального, ни неофициального. Не говоря уж о том, что места и должности в секретариатах и правлениях прочно были заняты официозом. Или не то что бы официозом, но явно „старшими“ — и по возрасту, и по званиям. А „сорокалетние“ так и оставались в младших лейтенантах. И критика о них если и писала, то или как-то вяло — если положительно, или крайне раздраженно — если отрицательно» (всем памятна полная сарказма, ядовитая статья И. Дедкова «Когда рассеялся лирический туман»). «Когда рассеялся лирический туман…» (название — аллюзия на фразу в статье Л. Аннинского «Лирический туман рассеивается». — Л. Д.), выяснилось, что «все эти „новые реалисты“ обожают „аромат подробностей, прелесть длиннот“, их герои склонны к словоохотливости, „бесконечным словоизвержениям“». Дедков не сомневается, что нечто общее у них у всех есть, но приходит к выводу, что герои у всех этих «40-летних» — якобы молодые перспективные, но, если приглядеться, то просто болтуны, и никто больше, и вся эта «остросовременность» гроша ломаного не стоит, ничем не обеспечена.
На вопрос, чем конкретно завершилась «встреча у книголюбов», Проханов принимается возбужденно перечислять: «КГБ заволновалось. Союз писателей заволновался. И это сработало, кстати. Повышенное внимание, ускоренное прохождение книг в „Совписе“. Маканин, редактор „Совписа“, поддержал мой роман „Вечный город“, он его продвигал».
Идеальный материал для сорокинских вивисекций, странный, напрочь растворившийся в кислоте постперестроечных времен текст, который, однако, даже сейчас, явный анахронизм и сущая нелепость, «Вечный город» — кипяток, которым можно обвариться. Может быть, он и не стоит того, чтобы пить его залпом до дна, но зато там есть одна сцена, которую без каких-либо натяжек следовало бы включать в любые антологии русскоязычной прозы XX века.