Второй роман дилогии — «Ангел пролетел» написан в 1989–1990 годах. Над Россией летит не Руст, но синий ангел, хотя картины, разворачивающиеся внизу, не имеют ничего общего с райскими. «Тулово станции плотно, мощно утвердилось на холмах и озерах. Ее толстый корень, вьющийся чешуйчатый хвост погружался в толщу, прорастал в землю, пробивал граниты и глины, впивался цепким жгутом в расплавленную сердцевину Земли. Многолапое тело пружинило, катало огромные мускулы из железа и меди, из громадных колес и валов, из чугунных слитков и плит. От тулова в разные стороны, мерцая многоглазо, исходили головы, дышали красные пасти, выплевывали тягучие блестящие слюни. Опаляли окрестность, выталкивая из себя непрерывное пульсирующее зарево, растекавшееся по земле. Птицы, попадая в это зарево, умирали и падали комочками огня. Жуткое диво сидело среди русских озер и рек, среди разоренных храмов, нищих пустых деревень».
Это все та же АЭС, но совсем в другом свете, преображенная из символа лучезарных перспектив СССР в кошмар, похожий на живой треножник из спилберговской «Войны миров». Станция источает страх; дело доходит до того, что сама природа восстает против «атома» — в ночь, когда разгружают вагоны с урановыми стержнями, чтобы запустить станцию, рыбы начинают выбрасываться на берег и пытаются уползти в леса, а над городом кружат стаи воронья: странные хичхоковские сцены.
Князь Мышкин — Фотиев, изобретатель «Вектора», — продолжает внедрять свою систему. Его поддерживают простые рабочие, кое-кто из администрации, член профкома и любовница Антонина Ивановна Знаменская, а также «московские великаны», теоретики-идеологи, научении которых выстроена система. У «Вектора», впрочем, есть и противники — Горностаев. У того, во-первых, развивается паранойя — ему кажется, что «Вектор» преследует его, а во-вторых, он продолжает ревновать Антонину. Он настраивает против Фотиева нескольких инженеров, натравливает на него рабочих-отморозков. Над схваткой стоят отец Афанасий, санитар-доброволец в психиатрической больнице, «голосом которого говорит высшая мудрость и человечность», и полусумасшедший теперь уже журналист Тумаков, пациент этой больницы. Фотиев уезжает в Москву искать поддержку у «великанов» (в трех сценах бесед с экономистами, футурологами, социологами не столько обсуждается вектор развития страны, сколько удивительно точно схвачена атмосфера за несколько секунд до окончательного крушения советского проекта). Тем временем Горностаев пытается соблазнить Антонину, уже беременную.
Это опять сериал, но не сериал-столпотворение, а сериал-катастрофа, где главной темой становится уже не созидание, конструирование, взаимодействие и преодоление, но крушение, распад, разложение, паника — и попытки нескольких людей спасти ситуацию. «Мы все персонажи катастрофы. Наше обыденное мышление, наша каждодневная психология описываются катастрофой. Мы думаем катастрофой, чувствуем катастрофой, дышим катастрофой. Мы нанизаны на катастрофу, вращаемся вокруг нее, каждый со своей скоростью и задачей». Доходит дело и до совсем пораженческих разговоров — о внедрении из космоса двух «социальных сперматазоидов»: «у нас и у них». Здесь все — и «хорошие», и «плохие» — пытаются подложить башмак под катящийся под откос вагон, разглядеть будущее у мучающейся в агонии страны. Горностаев собирается создать «партию инженеров», которая лоббировала бы интересы технократов и смогла бы еще раз собрать последний ресурс страны, «поместить его в локальные точки — в АЭС, в электронику, космос — и там добиться успеха». Беспартийный Фотиев требует у парторга Кострова, чтобы партия не передавала властные полномочия непонятно кому, не бросала народ, поскольку в создавшейся ситуации это аморально. Тумаков — заместитель автора, полностью переставшего понимать, что происходит со страной, и оттого находящегося словно бы в постоянном бреду, — лечится в дурдоме. Его преследует одна и та же галлюцинация — небесный ковчег с космическими силами, оккупировавшими страну. Подвергнутый двумя существами в серебристых скафандрах «исследованию», он «лежал в корабельной рубке, похожей на операционную, распластанный на белом столе. На голую грудь светили зеркальные лампы, контакты и клеммы, резиновые присоски, прилипшие к соскам, прижатые к запястьям и щиколоткам». Любопытно развивается фантастическая тема битвы бродичей с обладающими лучевым оружием пришельцами. По мнению Тумакова, страна оккупирована инопланетянами, которые подчинили ее и теперь ставят над населением жестокие эксперименты, иначе объяснить это всеобщее помрачение невозможно. Битва, таким образом, произошла не 600 лет назад, а идет здесь и сейчас. Среди пронзительных бредов Тумакова встречаются наброски будущих передовиц Проханова в «Завтра»: ему принадлежит теория двух мафий — совпартмафии и либермафии — и конспирологическая теория захвата АЭС — «станция на водоразделе рек!.. Сбросы в четыре акватории! В Ледовитый, в Балтику, в Черное море и Каспий! В заложниках — центр России, территория от Урала до Бреста!». Через пятнадцать лет именно эти сценарии будет вовсю обкатывать младшее поколение писателей — Юлия Латынина, Доренко, Быков.