На пару минут он заглядывает домой, на Тверскую, где вынужден отражать телефонную атаку, причем звонили «высшие чины государства», такие как генерал армии Шлягов, начальник Главпура, предполагавший, что он обладает информацией о том, что происходит. Дав понять генералитету, что по не зависящим от него причинам он не может распространяться о деталях происходящего, он дует в редакцию, куда люди уже валят толпами, принимая его не то за нового министра культуры, не то за главу одного из департаментов ГКЧП. Все они справляются, насколько серьезен переворот, будет ли срезан слой управленцев, хотят участвовать, и поначалу он объяснял им подлинное положение дел, а потом махнул рукой и принялся раздавать задания: возглавьте танковую дивизию и направляйтесь на Минск; вам поручено взять Соловки, а вам — обеспечить прорыв в пиренейском направлении. Странные фарсовые нотки чувствовались во всей этой чрезвычайщине с самого начала. Уже в первый день его удивляет, что после трансляции манифеста ГКЧП дикторы как ни в чем не бывало предоставляют слово Ельцину, который называет введение чрезвычайного положения и отстранение Горбачева антиконституционным; опять же, при объявленном военном положении, связь не отключена, можно общаться с заграницей. Разумеется, по неопытности он еще не понимает, до какой степени половинчатыми были меры ГКЧП.
После обеда, перемещаясь с Цветного на Герцена, в Дом Ростовых, он успевает подумать о возможностях, которые сулит ему победа ГКЧП, сплошь состоящее из его хороших знакомых. Пост министра его не привлекает — он знает, что прямая административная деятельность бистро ему наскучит. А вот «День» — а он любил свою молодую газету — можно было сделать центральной политической газетой страны и загасить через нее либеральный пожар.
Проханов с членами ГКЧП.
Чрезвычайное заседание секретариата Союза писателей, посвященное обсуждению создавшейся политической обстановки, вел Сергей Михалков. «Вечный конформист», он выступает с предложением поддержать ГКЧП. Проханов тотчас же выбегает из зала — позвонить в редакцию «Дня» о михалковском решении, успеть вставить в гранки номера. Вернувшись, он застает на трибуне осторожного Феликса Кузнецова, который предлагал осмотреться и не принимать категорических скоропалительных решений, «дать процессам развиться». Затем слово предоставляют самому Проханову — и тот, вместо того чтобы спеть гимн ГКЧП, неожиданно заявляет, что, по его мнению, роль Союза писателей заключается в том, чтобы в этот жестокий период истории, когда идет реставрация централизма, уберечь от репрессивных ударов демократическую часть культуры, над которой нависает опасность. «Я решил сыграть роль такого Горького, который спасал интеллигенцию. Я все-таки был не вульгарный политик, я понимал, что возможные репрессии консервативного режима могут коснуться той оголтелой, распоясавшейся либерально-демократической литературы, которая вся была политизирована. Если заниматься чисткой политической и идеологической, то, конечно, надо было чистить не только партию Горбачева и Яковлева, выскабливая из нее метастазы либерализма, но и, конечно, газеты, культуру, театры, все. Но тогда я проявил толерантность — может, заигрался». Озадаченный услышанным, секретариат разошелся, так и не приняв никакого решения. (На секретариате меж тем присутствовал некто Владимир Савельев, референт, который тут же отбил в «Комсомолку» сообщение о том, что секретариат Союза писателей СССР принял решение поддержать ГКЧП, читай: консервативный СП — гнездо путчистов. По мнению Проханова, это была провокация, поставившая после 21 августа СП под удар и сделавшая его легкой добычей Евтушенко, Г. Бакланова и Тимура Гайдара. «Удивительно, никто из секретарей не пришел защищать Союз писателей СССР. Все сдрейфили, ушли».)
20 августа по телевизору показывают пресс-конференцию — дрожащие руки Янаева крупным планом, а затем гоняют «Лебединое озеро». Я напоминаю ему о довольно убогом виде его друзей и их скудном идеологическом репертуаре. «Да, я все помню. Ну, видите ли, руки тряслись у всех. У Брежнева, и у Черненко, и у Андропова. Я думаю, этот тремор — знак принадлежности к аристократической, партийной касте. А „Лебединое озеро“, ну что вы — это все равно что „Нибелунги“ для Третьего рейха». В «Последнем солдате империи» провал пресс-конференции и трясущиеся руки участников объясняются тем, что в зале находился «главный маг Солнечной системы, полковник Джон Лесли из Балтимора». Именно он, «расправив над рядами черный перепончатый купол крыльев», навел на сцену холод и, как Хоттабыч на экзамене по географии, замутил сознание гэкачепистов и заставил их нести чушь. Тремор? «Люди за столом замерзали. Над ними висели огромные тяжелые сосульки. Их окружили сугробы, над которыми неслась поземка, туманила их окоченелые тела».