Раздался выстрел. К ногам стрелка свалилась первая «дичь». Нет, то был не удав, а громадный полоз, тоже одна из причуд дальневосточной тайги. Полоз безобиден. Но откуда это знать Глебу, впервые увидевшему двухметровую змею.
Чем севернее, тем мягче рельеф. Сопки переходят в увалы, холмы. А у города Спасска уже степь с озерами и болотцами.
Похолодало. Пролетели на юг птицы. Вскоре начались дожди. Речушки вспухли, загремели, разлились. От шоссе осталась лишь телеграфная линия. Вода от сопок и до сопок.
В такую погоду в начале ноября путешественник въехал в Хабаровск. Точнее, вошел: отказали скаты. Конструкция их, вероятно, не рассчитывалась на раскисшую дорогу. Покрышка и камера представляли единое целое и крепились на ободе вентилем. Проколы чинились просто – обертывались изоляционной лентой. Но, намокнув, шины начали пробуксовывать на ободах, и вентиль вырывался «с мясом». Глеб приобрел в Хабаровске новые – « шины обычной конструкции со съемной камерой.
И снова в путь. Что день дождливый, ничего: выезд в дождь, говорят, к счастью. Да вот поднялся Амур. Река в это лето выходила из берегов пять раз, будто стремясь оправдать свое старое название Черная река. По улицам Хабаровска плыли стволы деревьев, мусор, заборы…
Паром не ходил. Как переправиться? Надежда только на железнодорожный мост. Охрана разрешила Глебу перебраться на противоположный берег. Но проложенный рядом с рельсами тротуар настолько узок, что вести в руках тяжело груженый велосипед невозможно. Самое безопасное – перенести сначала машину, а вторым заходом – груз, медленно, но верно. Велосипедист посмотрел на уходящую вперед трехкилометровую галерею ажурных металлических арок, потом на двухплашечную дорожку под ногами и, толкнув велосипед, решительно взмахнул на седло.
Тот, кто бывал в горах и пересекал по висячему мосту ущелье или жался к скале, двигаясь вдоль нее по тропинке, может легко представить, какая требовалась выдержка, чтобы ехать строго по прямой над ревущей бездной…
А потом снова по залитой водой колее, или по обочине проселка, или сквозь чащобу. Каждый сук норовил кольнуть, схватить за воротник, каждый корень бросался под колеса, чтобы остановить, сбить, запутать… В особо трудных местах приходилось мастерить перелазы из шестов и веток. В деревушках остолбенело дивились на полуголого парня, который на леденящем ветру быстро крутил мускулистыми ногами педали велосипеда.
Осенняя распутица отстала где-то под нынешним курортом Кульдур, только начинавшим свою жизнь. Километров сто лез Глеб через тайгу по узенькой дороге, похожей на тропу, чтобы взглянуть на горячие чудо-источники. Открытием их люди обязаны, как говорит легенда, оленю, который пришел на ключи заживлять рану и привел за собой по следу охотника… Курорта в современном смысле там в 1928 году еще не было, но печать уже имелась. Ее-то и поставили путешественнику в паспорт. В Кульдуре он прибавил к своему костюму заячьи перчатки, натянул шерстяное трико.
Ударили морозы. Травин часто перебирался с покрытых кочками и колдобинами дорог на затянувшиеся льдом речки, стремясь выдержать западное направление. Таким «шоссе» послужила, в частности, Зея. В среднем течении этот левый приток Амура почти параллелен железнодорожной линии, уходя от нее километров на сто пятьдесят. Глеб не ожидал ничего хорошего, поворачивая от города Свободного на север по незнакомой реке. Но в его планы как раз и входило па нервом этапе похода испытать себя в самых трудных условиях.
Молодой лед, чуть прикрытый снегом, а кое-где и вовсе голый, позволял ехать на предельной скорости. Опасны полыньи, но они выдавали себя парящим маревом. Дни стояли тихие. С низких, покрытых лесом берегов сбегали на реку тропы. Вблизи больших сел они сливались в торные, раскатанные до блеска дороги. Если такое село попадалось к вечеру, Глеб оставался на ночь, если нет – устраивался там, где заставало время. Железный режим – основной принцип, которого придерживался велосипедист: двигаться в любую погоду по 10-12 часов в сутки, питаться два раза в день. Пить тоже только утром и вечером.
Ночлег в тайге. В сибирском селе этим никого не удивишь. В лесу всегда можно найти удобную, широкую, как стена, корягу с навесом из корней; с избытком тут мягкой хвои на постель, вволю дров – расщепляй любой смолистый пень. Короче, на пружинистой хвойной кровати, устроенной между корягой и костром, будешь ночевать, как на пуховике…
Сложнее с пищей. Но в деревнях на любой таежной заимке за крестьянским столом находилось лишнее место для путника. Такова уж она, чудесная русская «нерасчетливость», которая, как хорошо заметил друг А. С. Пушкина путешественник Федор Матюшкин, «называется от Камчатки до Петербурга гостеприимством». Если же не было поблизости жилья, то выручал меткий глаз, сноровка следопыта. И не так уж беден сибирский лес, чтобы не отпустить смельчаку рябчика, глухаря, а то и зайца. Голодным Глеб ложился крайне редко…
Через неделю, проехав семьсот километров, велосипедист прибыл в районное село Зея, расположенное километрах в полутораста к северу от железной дороги. Русло реки тут сузилось. Оно забито сугробами, пузырилось наледями. Селения попадались все реже. Добравшись до Якутского тракта, Глеб спустился по нему к станции Невер и поехал вдоль магистрали.
Ветры, трескучие морозы и бесснежье – это Забайкалье. Песчаная, чуть прибеленная снегом равнина с прямой, как стрела, дорогой. В метель воздух вместе со снегом несет песок.
Кожа на лице путешественника задубела, волосы стали еще пышнее и гуще. Ох уж эти волосы!
– Послушайте, что за странное украшение у вас на голове? – спросили путешественника в Читинском горисполкоме.
– Во-первых, шапки не надо: у меня жесточайший режим экономии, – пытался отшутиться Глеб. – А во-вторых, это своеобразный паспорт: уж ни с кем не перепутают.
– Паспорт все же лучше иметь настоящий, – не принял шутки служащий, просматривая печати в регистраторе. – Что же касается поповской гривы, – продолжал он наставительно, – то я бы на вашем месте ее сбрил.
При этом он погладил выпачканной в чернилах ладошкой свою лимонно-желтую лысину. Травин едва сдержал улыбку. – Видите ли, – сказал он спокойно, – мне так удобнее, с длинными волосами. Надеюсь, я тем самым не нарушаю каких-либо обязательных постановлений горпсполкома? Если нет, то прошу вас, не задерживайте меня. Я спешу.
Но задержаться все же пришлось. Нет, не по метеорологическим условиям: не было ни песчаной бури, ни бурана. Просто дотошный служащий послал-таки запрос в Петропавловск. Ответом он был чрезвычайно огорчен.
– Поезжайте дальше. Пишут, что вы в самом деле путешествуете.
«Что ж, закалка нервов тоже входит в программу», – подумал Глеб.
Служащий стал много любезнее и даже объяснил причину своей недоверчивости:
– Тут с год назад некто Коляков проходил, тоже путешественник, только пеший, так он жалобы собирал у населения. Говорил, Калинину, несет…
– Да, это неприятно, – посочувствовал Глеб, поняв собеседника. Через минуту уже горько раскаялся: его буквально поволокли обедать, снабдив каким-то особым талоном.
За столом ожидала любопытная встреча.
– Рад познакомиться, – встал худощавый усатый старик, когда лысый представил Глеба. – Вы четвертый путешественник, с которым мне выпала честь говорить… Но всем им не повезло. Я тоже бывший циклист.
– Да? – весело ответил Глеб, которого поразила церемонность.
– В 1905 году через Читу проехал верхом на лошади офицер Дмитрий Павлович Басов в сопровождении ординарца Федора Володина, – вместо разъяснения начал старик. – Они ехали из Манчжурии в Петербург. Насколько мне известно, переход был успешным. Но, увы, Дмитрий Павлович погиб в первую мировую войну на фронте. В 1911 году здесь проезжал ваш коллега, то есть тоже велосипедист, Анисим Петрович Панкратов. В Чите он задержался: товарищи, с которыми он ехал от самого Харбина, не захотели продолжать кругосветный пробег. Он молодец, поехал дальше один и обернулся вокруг земли.
– В 1913 году, – подсказал Травин.
– Да. Но знаете ли вы далее. Панкратов после своего знаменитого путешествия окончил авиационную школу и отправился добровольцем на фронт. Два года войны для него прошли удачно. Он заслужил храбростью офицерский чин, был награжден крестами Святого Георгия всех четырех степеней. И вот в июле 1916 года на него напали в воздухе четыре немецких самолета. Этот бой для Панкратова был последним. Он погиб… – старик посмотрел на Глеба, любопытствуя о впечатлении от своих рассказов.
– Позвольте-с еще один пример, – сказал он. – В июле 1914 года к нам в Читу прикатил из Владивостока автомобиль. Да, да! На машине была бронзовая марка: «Русско-Балтийский вагонный завод в Риге». Колеса с деревянными спицами, открытое магнето, ацетиленовые фонари. Но это был первый русский автопробег на русском автомобиле по маршруту Владивосток – Москва. Вел машину офицер инженерных войск гвардии штабс-капитан Александр Головачев. Он занимал пост начальника автомобильной команды при инженерно-строительном управлении крепости Владивосток. Познакомился я и с его спутниками – военным слесарем Александром Корышевым и корреспондентом газеты «Русское слово»., э-э, фамилию, простите, забыл.
Судя по их рассказам, поездка с самого начала была очень трудной. Владивосток они покинули весной.
Ну а дороги – то грязное месиво, то гати… Местами Головачев вынужден был ехать по железнодорожному полотну, и все-таки гонщики добрались до Читы, то есть оставили позади самую трудную часть пути. Дальше уже сибирские накатанные тракты и еще лето… Короче, удача! Ну, что же думаете? Через три дня после их приезда в Читу телеграф принес весть: Германия объявляет войну России. Головачев и Корышев скорее на поезд и обратно в часть. Автомашину погрузили на платформу, и за хозяевами. Поход сорвался…