– Ничего. Я в судьбу не верю, – встал Глеб. – Во всяком случае, если не повезет, непременно сообщу вам для пополнения коллекции.
– Что вы, что вы! – запротестовал старик. – Все образуется, как говорил известный герой…
Вскоре Глеб колесил уже по проселкам Даурии. В конце января нового, 1929 года показались гольцы Хамар-Дабана – восточной каменной ограды Байкала. Дорога пошла через горы вдоль реки Селенги.
Травин решил не огибать озеро. От села Кабанска, вблизи которого железнодорожная магистраль поворачивает на юг, он двинул прямиком через озеро.
«Славное море священный Байкал!»
Ледяной покров испещрен торосами – красноречивое свидетельство битвы Байкала с оковами зимы. Глеб прислонил к одной из ледяных надолб велосипед и сфотографировал эту картину. Как же, первые торосы…
Снега мало, оттого дорога лишь угадывается. Проехав километров двадцать, Глеб заметил впереди движущиеся точки и вскоре нагнал небольшой обоз.
– Здравствуйте, товарищи!
Возчики, одетые в тулупы и огромные дорожные валенки, уставились на велосипедиста, на его трусы, легкую куртку и обнаженную голову.
– Здравствуй, коли не шутишь, – ответил один за всех, теребя заиндевевшую бороду. – Откуда такой смелый?
– С Камчатки.
Ничто не могло заставить поверить рыбаков, что он добровольно отважился на этакое путешествие.
– Ведь так и здоровья лишишься, – сетовал старший. – С приисков, поди, бежишь, пропился вдрызг? И только паспорт-регистратор убедил рыбаков, что рассказ – истина.
– Ну ладно, прощайте. Думаю сегодня выйти к железной дороге.
– К Листвянке? Так и мы туда. Вот омуля везем. И зачем тебе в Ледовитый океан? Оставайся с нами рыбу ловить. Чем наше море хуже?
– Рассказывают, – ввязался в разговор второй возчик, – там, где Селенги устье, потайной ход в Ледовитый океан. Через него и нерпа сюда пришла.
– Брехня. Наше море само по себе, – обрезал старший.
– Мне пора, – стал прощаться Травин.
– Ишь ты, шустрый! Постой-ка, – хлопая на ходу рукавицами, дед потрусил к саням.
– Никишка, дай-ка копченого омулька, – говорил он. – Тпру!.. Простимся как надо. Раз уж лихое дело задумал, так ветер тебе в спину, – говорил старик, взволнованно тряся Глеба за руку. – А это, парень, возьми с собой для сугрева, – и бережно извлек из-за пазухи поллитровку водки. – Мы обойдемся, а тебе надо. Да и баргузин, чуешь, поддувать начинает…
– За пожелание спасибо, а вино ни к чему. У меня зарок, – улыбнулся Глеб. – До самой Камчатки только воду, да и то два раза в сутки.
– И чего человек казнится? – покачал головой дед, все не отпуская руки путешественника. – Прощай, друг. Может, и встретимся. Я из роду Париловых, арефьевские мы. Дай бог, чтобы пофартило…
Через десяток минут возы рыбаков снова казались точками.
Других встреч на Байкале не было. Поздно вечером Глеб прибыл в Листвянку – поселок, раскинувшийся у подножия поросших кедром горных отрогов. На другом берегу Ангары, у истоков которой и приютилась Листвянка, станция Байкал.
В первый раз Травин увидел сибирское озеро-море год с небольшим назад из окна поезда Москва – Владивосток. И не только увидел. Во время остановки, несмотря на осеннюю пору, попробовал искупаться. Тогда на Байкале гуляли волны, он властно ревел и швырял чуть не под колеса рыхлые шапки пены. Глеб кинулся в клокотавший накат прибоя и испытал чувство охотника, встретившего могучего, дотоле неизвестного зверя: любопытно, и жутко, и хочется немедля померяться силами…
Ночевать Глеб остановился на Байкальской озерной научной станции. Сотрудник ее – близорукий толстяк – был влюблен в озеро.
– Наша станция очень молода, – рассказывал он вечером за чаем. Открылась только в прошлом году. Теперь музей создадим… Байкал заслуживает собственного исследовательского института. Озеро – загадка. Споров о его прошлом было много: одни говорят, что озеру семьдесят миллионов лет, а другие – двести миллионов… Пять тысяч видов животных, причем многие обнаружены только в Байкале, и больше нигде. В общем самое глубокое в мире, самое богатое живыми организмами, самое чистое, самое загадочное!..
– А что это за причалы с арками на берегу? – спросил Глеб.
– Это тоже байкальская эпопея. До того как были сооружены туннели, Транссибирская магистраль прерывалась в Листвянке. Поезда отсюда переправлялись на другую сторону на пароме или, правильнее, на ледоколе с рельсовыми путями. Этакая махина с четырьмя трубами! Брал двадцать семь груженых вагонов. Два с половиной часа – и поезд на той стороне, на станции Танхой. Но ледокол сгорел в гражданскую войну, а береговые сооружения стоят вроде памятника…
– Слушайте, а как бы вы посмотрели на такое: объехать на велосипеде весь бассейн вашего озера. Здорово!
– Еще бы, – научный сотрудник снял очки и стал покусывать дужки. – Триста рек в него впадают и только одна вытекает – Ангара. И озеро ничего, справляется с такой бухгалтерией, балансирует… Так как вы сказали: объехать весь бассейн, то есть и реки. Чудесно. Только на это не хватит жизни.
Белоснежная лента зимней дороги от Иркутска до Красноярска кружит бесчисленными петлями возле железнодорожной линии. По обе стороны сплошная тайга.
Путешественник много снимал. На старых, потертых кадрах фотоаппарата «кодак» заломы и мари, непроходимые чащи. А вот вид тайги с вершины горы: бескрайнее море, зеленое и зимой, дышащее морозным здоровьем и солнцем. И в самом деле, никаких простуд, хоть мерзнуть приходится часто.
Своеобразный край! Суровые, сдержанные люди, деревни в одну улицу, протянувшуюся на версту. Беленые горницы, в которых не найдешь пылинки. Никаких фруктовых садов, зато зимняя ягода облепиха, сладкая и сытная калина, зато медовое сусло, приправленное сухой клубникой. И не всегда в доме богато, не всегда половики шерстяные, а скатерти гарусные, но всегда в любом доме рады гостю… Такова она, неразговорчивая, работящая, хлебосольная моя Сибирь!
Тракт, то раскатанный, гладкий и блестящий, то просто колея, пробитая парой полозьев. Если буран, то и последний след теряется. Кое-где дорога перебита снежными увалами, гряды идут на десятки километров. Едешь, как по волнам, ныряя из ложбины в ложбину. Разбег рассчитывай так, чтобы инерции хватило перелететь через следующий намет. А по обе стороны обрывы.
…Разгон, взлет! И Травин увидел ствол кедра, лежащего поперек тракта…
Удивительная вещь – самообладание перед опасностью. Когда ее видишь за версту, то столько колебаний смущает твою волю. Но вот она неожиданно выпрыгнула перед лицом, и достаточно мгновения, чтобы принять самое правильное решение… Глеб рванул руль и перед самым деревом загремел вместе с машиной под откос. Обрыв не столь велик, но когда каждый метр измеряешь синяками и шишками, расстояние как-то невольно увеличивается.
И первая мысль: «Велосипед!» Цел, вот он, торчит в сугробе.
Хватаясь израненными в кровь руками за деревца, путешественник стал выбираться.
Послышался отчетливый скрип саней.
– Но-о! – раздалось совсем рядом.
Из-за поворота вынырнула кошева.
– Куда спешите? – окликнул Глеб сидящего спиной к лошади возницу.
– Уф! Вот напугал, – поднялась в санях закутанная по самые глаза в суконную шаль женская фигура. – Ты… вы кто? – повернулась говорившая, увидев полураздетого, покрытого царапинами человека. – Эй, в подштанниках, кто такой, говорю?! – резко повторила она вопрос, хватая из-под ног ружье.
– Положите эту штуку. Лучше подумаем, как вам через завал переправиться.
– Тоже завал! – успокоилась девушка и, спрыгнув с саней, обошла упавшее дерево. Заметив ободранный велосипед, уже дружелюбно сказала: Сам-то хорош, воткнулся, поди, в комель, – и принялась распрягать лошадь.
– Вам помочь?
– Ишь, как на танцах: спрашивает.
Наломав хвои, сделали помост. Глеб взял за оглобли кошеву и перетолкнул ее через ствол.
– Здоровый, – похвалила девушка. – А ты все-таки кто такой?.. Едешь с Камчатки через весь СССР?! Ой, интересно! Давай к нам… Комсомольцев соберу. Клуб у нас новый, в церкви открыли.
– Поехали. Только я на велосипеде: теплей, – согласился изрядно продрогший путешественник.
– Как хочешь. Опять хлопнешься. Ха-ха-ха!
Паря по сено поехал, Паря за угол задел. Переметник оборвался – Паря с возу полетел, –озорно затянула сибирячка.
Полтора месяца занял у Травина путь от Байкала до сказочного сибирского богатыря «брата полярных морей» Енисея. Преодолены последние километры снежных наметов, и за вечнозелеными соснами и кедрами над замерзшей рекой изогнулся ажурными фермами красавец железнодорожный мост. Там, где он заканчивал свой полет, на высоком яру, разметался по взгорьям и овражкам большой беспорядочный город Красноярск!
Медленно проезжая по улицам, Травин дивился встречавшимся на каждом шагу контрастам. Рядом с тяжелым белокаменным собором приютился за кованой оградой терем-теремок, изукрашенный от завалинки до конька причудливым деревянным кружевом. Кажется, этот терем только что сошел с самоцветного полотна Васнецова. Слева от него высится безвкусный трехэтажный «доходный» дом, сляпанный в купеческом стиле. А вот целый квартал роскошных особняков, принадлежавших до революции лесопромышленникам, хлеботорговцам, владельцам золотых приисков и скупщикам пушнины. И все это окружено приземистыми домишками, подслеповатые оконца которых ревниво прикрыты от чужого взгляда толстыми ставнями.
Но уже расправлял плечи другой Красноярск – центр огромного Приенисейского края; от Тувы на юге до островов Северной Земли протянулся он. Шагал к той умной жизни, которая, по пророческим словам Чехова, должна озарить берега Енисея…