Травин зашел на радиостанцию и попросил передать радиограмму в Петропавловск. Начальник вместо ответа показал на мачту. Там на клотике болтался обрывок антенны.
– Я немного разбираюсь в радиопроводке, – заметил Травин, оценивая взглядом высоту раскачивавшейся на ветру деревянной мачты. – Если не возражаете, попробую починить.
– Учтите, другие уже пробовали, – заметил связист, подавая монтерский широкий пояс.
Трудности начались, когда Глеб поднялся на середину мачты. С северной стороны она оказалась обледенелой, а с южной – мокрой и скользкой. Наконец, коснулся клотика. Радист увековечил это, так сказать, достижение на фотопленку.
В Петропавловск полетела радиограмма: «Путешествие вокруг СССР закончено. Глеб Травин».
Последний рейс «Чукотки»
В середине августа к Уэленской косе подплыло с запада несколько байдар. На берег вышло два десятка русских. Впереди шел высокий светловолосый мужчина в морской фуражке. Воротник кожаного полупальто поднят, руки засунуты глубоко в карманы.
Глеб, который вместе с другими жителями поселка выбежал навстречу, удивленно остановился. В высоком человеке он узнал капитана шхуны «Чукотка», на которой когда-то плыл из Усть-Камчатска в Петропавловск.
Две недели назад на рейде Уэлена останавливался пароход «Лейтенант Шмидт», следовавший с пароходом «Колыма» в Якутию. Глеб побывал на нем и слыхал разговор, что и «Чукотка» сейчас идет в Чаунскую губу, а затем направится еще на остров Врангеля. И вот столь неожиданно капитан шхуны здесь.
– Раздавило льдами вблизи Ванкарема – брошенная кем-то фраза все разъяснила: прибыла команда погибшей «Чукотки».
«Петропавловск-Камчатский.
Правлению Акционерного Камчатского Общества (АКО).
Из Уэлена по радио.
…Борьба со стихией оказалась невозможной. Шесть суток сверхчеловеческих усилий спасти судно и груз вконец измотали силы экипажа. Единственное средство спасения судна – вывести его изо льдов буксиром на чистую воду. Но «Колыма» при попытке подойти к «Чукотке» сама получила большие повреждения. Дальнейшее продвижение в крепких льдах для «Колымы» было крайне опасно. Не имея возможности надеяться на буксир, рискуя остановкой насоса, откачивающего воду, после чего судно неминуемо пошло бы ко дну, решили перейти, спасая пассажиров и личный состав, на «Колыму». Договариваемся с якутским правительством снабдить северное побережье товарами Якутторга, находящимися на «Колыме».
Начальник экспедиции Дьяков, капитан «Чукотки» Фонарев».
Моряков расселили в школе и в помещении райисполкома. В комнате Подкорытова прибавилось еще два жильца – судовой врач с «Чукотки» Николай Макаров и капитан Георгий Иванович Фонарев. В первый же вечер они рассказали подробности о кораблекрушении.
Шхуна вышла в рейс в начале июля из Владивостока. На ней были грузы для факторий полуострова. Конечный пункт – Певек, где работал знакомый Глебу скрипач Семенов. К селению Ванкарем – девять яранг и фактория – доплыли благополучно. Выгрузили что полагалось и пошли через льды дальше на северо-запад. Начались жестокие ветры, следом передвижки льдов, их торошение. Разводья сомкнулись, и шхуна оказалась, как орех в клещах. Сжало так, что дополнительная дубовая обшивка стала расходиться. В корпусе появились трещины. Образовалась течь.
О несчастье сразу же сообщили по радио на «Колыму» и «Лейтенант Шмидт». Суда находились неподалеку, в десяти – двенадцати километрах. Но тщетно они пытались пробиться к «Чукотке». А с нее шли все новые и новые невеселые сообщения: «Лед свернул руль»… «Потеряли винт»… «Погнуло гребной вал»… и, наконец, «Шхуна накренилась»…
Команда «Чукотки» самоотверженно билась за спасение судна, но оставаться на нем было уже опасно. На корме раздались выстрелы.
– …Я приказал застрелить коров, – заканчивал рассказ Фонарев, – которых везли с собой на мясо. И через несколько минут стали высаживаться на лед. «Колыма» была на виду, но не могла к нам приблизиться и встала в двух с половиной – трех милях. На нее мы и направились. Было по-настоящему трудно. Лед в трещинах, сверху раскис. Мы пробирались восемь часов. Во время перехода один матрос умер от разрыва сердца. У кромки уже ждала шлюпка, которую послал с «Колымы» капитан Дмитрий Никанорович Сергиевский. Команду подобрали и переправили на борт. Судно повернуло к берегу. Высадили всех у Ванкарема. На мысу мы похоронили нашего товарища, сложили над ним гурий. Достали у чукчей байдары и отправились, спрямляя путь, на остров Колючин, а от него снова к берегу. Тут прихватил ветер, и байдары стало заливать. Команда шапками вычерпывала воду. До земли все же добрались. Хоть и не было сухой нитки на теле, но живые. Двинулись на мыс Сердце-Камень. Нас хорошо встретил безрукий Воол. Он помог достать байдары, на которых мы переправились в Уэлен. Этот переход прошел, к счастью, уже без приключений…
– «Чукотка» погружалась медленно, тонула на глазах, – задумчиво добавил капитан. – Я ее сфотографировал на прощание. Обидно: в прошлом году до Чаунской свободно дошли, а нынче вот… И на Врангель не завезли угля, а его всего десяток тони осталось.
Молодежь поселка решила в честь успешного завершения похода Глеба Травина установить памятный знак. Место выбрали на высокой сопке вблизи Уэлена. Там возвышается большой пирамидальный камень, с которого видно Чукотское море и пролив Беринга. Затащили чугунную станину, закрепили ее. В основание наглухо вмонтировали снарядную гильзу с флагом из оцинкованного железа. На снаряде выбили зубилом:
«СССР ТУРИСТ-ПУТЕШЕСТВЕННИК НА ВЕЛОСИПЕДЕ ГЛЕБ ТРАВИН 12. VII. 1931»
– Внутрь снаряда положили записку о пробеге и старую велосипедную педаль.
…Глеб думал, что делать, как вернуться в Петропавловск? За командой «Чукотки», конечно, зайдет какое-нибудь судно. Но когда это будет и куда оно пойдет?.. Он решил продолжить путешествие – проехать еще по восточному побережью Чукотского полуострова, то есть обогнуть мыс Дежнева и спуститься к югу.
Сборы были недолгими. Глеб сдал в райисполком собак. Приделал к велосипеду пластинку из моржовой кости. В центре ее был выгравирован глобус, а по краям – нерпы, моржи и семейство белых медведей. Пластинку вырезал тот самый замечательный мастер, который принес в райисполком костяной фрегат. Сделали подарок и чукотские девушки: они вышили цветным бисером нарукавник.
Путешественника провожал весь Уэлен. Травин попрощался с капитаном Фонаревым. Георгий Иванович подарил ему снимок зажатой во льдах «Чукотки», а доктор Макаров – собственное фото. На обороте надпись: «С надеждой, что время, проведенное под крышей гостеприимного уэленского рика, вспомнится».
Дожди, туманы – сентябрь. Тундра топкая. Ручьи, речушки вздулись. Птицы отлетали к югу. Глебу на этот раз с ними по пути…
Через неделю на низменном южном берегу большой бухты показался поселок. Длинная улица новых деревянных домов. На первом даже табличка: «Проспект». Из одного дома с множеством труб высыпала толпа ребятишек, одетых в европейское платье. Только обувь местная – торбаса.
Бухта Лаврентия, а поселок назывался длинно: Чукотская культбаза Комитета Севера при ВЦИКе. Это была первая такая база на полуострове. Она начала работать три года назад и завоевала уважение у чукчей. Здесь имелись школа-интернат, больница, мастерские, баня… Вначале родители отказывались отдавать детей в интернат: не хотелось лишаться маленьких помощников, да и боялись за них. А теперь настоящий ребячий город в Лаврентии. Собирали сюда ребятишек с восточного побережья. И больших, и маленьких начинали учить с азов. Учить не только грамоте, а и новой большой жизни.
Еще трое суток пути. За желтым мысом открылась ровная береговая полоса, усыпанная от края и до края тысячами моржей. Глеб впервые увидел такое скопление этих морских зверей. На пляже словно два ряда каменных россыпей: у воды – моржи, а выше – галечник. Животные возились на берегу, мычали, сопели, грелись, положив на камни клыкастые головы. Плескались; море от их игры кипело.
Неподалеку большое эскимосское селение Чаплино. Эскимосы на Чукотке только и живут в Наукане и Чаплине. В поселке шла разделка моржей. Всюду валялись по берегу вверх желтыми пятнистыми животами громадные туши. На вешалах растянуты шкуры, болтаются связки надутых кишок, похожие на огромные колбасы. Кишки эти высушат, а потом разрежут и будут из них шить непромокаемые дождевики. Кое-где на крышах яранг торчали наподобие кувшинов моржовые желудки – пойдут на барабаны, на поплавки. Возле стен сушилось нарезанное лапшой мясо. Тут же пластины мяса и сала. Их закатывали и закапывали на хранение в землю. Получался своеобразный – моржовый рулет – капальхен. Мясо моржа – это хлеб береговых чукчей и эскимосов.
По случаю удачной охоты на многих ярангах выставлены черепа моржей. Глеба заинтересовал череп моржа с четырьмя клыками вместо обычных двух. Череп лежал на яранге, сколоченной из досок, с парусиновой крышей, перехваченной поверху кожаными ремнями. У входа в ярангу сосал короткую трубку старик эскимос. В отличие от соседей на нем не шкуры, а костюм из синей дабы. На голове натянута шерстяная вязаная шапочка. Это был лучший охотник Чаплина. Добытый им морж с четырьмя клыками считался своеобразным талисманом. Старик – и главный распорядитель охоты: назначал день, когда можно начинать бить моржей и в каком количестве. Чаплинское лежбище являлось подобием заказника.
– Ты тут на берегу не стреляй, – заметил старик Глебу. – Моржи могут испугаться. Уплывут – голод будет.
От эскимоса путешественник узнал, что по соседству, в бухте Провидения, стоит пароход, который собирается на Камчатку. Назавтра Глеб был уже там.
Бухта похожа на ущелье. Высокие обрывистые берега в пятнах снега. Ледяные козырьки, в которых волны выбили пещеры. У входа приткнулся маленький поселок. На рейде виднелся шведский пароход «Арика». Капитан подтвердил, что в ближайшие дни – возьмет только угля – «Арика» отправляется в Петропавловск-Камчатский.