“Слышал по радио. Поздравляю, — писал Артемьев. — Черт знает, как хорошо! Есть что-то знаменательное в твоем избрании. Президентами были геологи, физики, химики, теперь президент — строитель и капитан межпланетных ракет. Вижу в этом дух времени. Земная наука окрыляется. Еще раз поздравляю.
А теперь о деле. К тебе придет Лариса Павловна Смолина. Если у тебя хватит терпения выслушать эту девушку, ты узнаешь нечто в высшей степени интересное. У нее нет никаких доказательств, но я верю, понимаешь, верю ей. К сожалению, прямое начальство Смолиной относится к открытию иначе.
Смолина биолог, работает в Институте мозга. Не берусь судить о ее эрудиции, но помню, лет пятнадцать назад произошла с ней такая история. В какой-то старой книге об экспедиции Седова она прочла, что легкомысленный щенок, из любопытства лизнувший трап, примерз к металлу. Этот эпизод произвел на девчонку необыкновенное впечатление. Она решила устроить эксперимент. Ночью вышла во двор (было градусов тридцать мороза) и лизнула висячий замок на сарае… Разумеется, язык моментально примерз. Девчонка оказалась в отчаянном положении… Заметь, она не позвала на помощь. Именно поэтому соседи разбудили меня: они не могли найти йод, а с кончика языка капала кровь.
Вот так, мой друг и президент. Ты же понимаешь, из такой девчонки должен был получиться настоящий исследователь.
Я знаю тебя. Твое ледяное спокойствие и корректная ирония могут смутить и более опытного ученого. Будь терпелив.
Да, посылаю тебе запись первой части “Звездной симфонии”. Послушай, поругай”.
Шорин отложил письмо. Прошелся по кабинету, поскребывая бородку и вполголоса повторяя: “Смолина… Смолина…” Фамилия была знакомой. Натренированная, привыкшая к дисциплине память быстро перебирала события, встречи, имена. Он вернулся к столу, достал из ящика старый номер журнала “Вопросы космологии”. Отыскал статью “Академик Шорин неправ”. Под статьей, набранная курсивом, стояла подпись: “Л.Смолина, кандидат биологии”.
Ситуация складывалась забавная. Шорин придвинул кресло, закурил. Внимательно прочел подчеркнутое красным карандашом:
“…Академик Шорин считает, что даже фотонные ракеты не смогут достичь отдаленных звездных систем. По расчетам Шорина, затраты энергии на такие полеты столь велики, что в тысячи раз превосходят запасы энергии, производимой человечеством за год. Эти расчеты не вызывают сомнения. Но нельзя согласиться с другим. Шории забывает, что могут быть открыты принципиально новые средства связи и сообщения в космосе.
Ошибка, которую допускает академик Шорин, весьма характерна. Думая о технике будущего, мы склонны видеть количественное развитие уже существующих машин и механизмов и часто забываем вносить поправку на то новое, неизвестное, что еще не открыто. А без этой поправки, без поправки на икс, нельзя правильно судить о технике завтрашнего дня.
Представьте себе, что в первые годы существования телеграфа специалистов спросили бы: “Можно ли наладить связь между материками?” Они ответили бы: “Нет, нельзя. В океане большие глубины, невозможно ставить столбы”. И действительно, в дальнейшем никто не ставил столбы в океане; это и по сей день невозможно. Но проблема решена иначе: изобрели подводный кабель, а потом изобрели радио…
Нет сомнения, что так решится и проблема сообщений между звездными системами. Будет открыто или изобретено нечто принципиально новое. Нам не придется ставить столбы в океане…”
Шорин задумчиво попыхивал папиросой. Аргументация Смолиной его не убедила. Он вдруг вспомнил историю с примерзшим языком. Усмехнулся. Размашисто записал в блокнот: “Лариса Павловна Смолина” — и дважды подчеркнул.
…Смолина не пришла. Лист блокнота с ее фамилией покрылся многими записями. Море дел, больших и малых, но всегда неотложных, захлестнуло Шорина. Он многое хотел изменить в работе институтов академии. Приходилось изучать отчеты, просматривать планы исследований, выслушивать доклады, решать бесчисленные, иногда самые неожиданные, вопросы.
Шорин умел работать. Он обладал редким даром сразу же определять масштаб дела, мгновенно отделять главное от второстепенного, легко разбираться в самых запутанных проблемах. Он не боялся ответственности, смело говорил “да”, когда нужно было сказать “да”, без обиняков отвечал “нет”, если это требовалось. Шорин безошибочно оценивал людей — после краткого разговора, после прочитанной статьи. Это позволяло ему уверенно выдвигать молодых, самобытных, талантливых исследователей.