— Что? — и вдруг Тарсов увидел в глазах пекаря такую безысходную злобу к себе, что даже привстал со стула. — Что же, значит, того на каторгу упечь… Невиноватого-то человека… Я сухонький выйду, а того от винной лавки на каторгу…
И, точно бросая, а не говоря каждое слово, пекарь добавил:
— Вот что… господин адвокат… убил-то ведь я. И руки я мыл… Кабы не пьяный этот, так бы и удрал… Денег надо было и прирезал чиновничишку…
— Значит… значит… вы? — с каким-то ужасом спросил Тарсов, чувствуя, что все плывет у него перед глазами. — Вы?..
— Ну да… я… — глухо подтвердил пекарь, — на суде завтра скажу… Все равно, чай…
Шатаясь и придерживаясь за стенки, Тарсов вышел из камеры…
Когда жена вошла к Тарсову в кабинет, он лежал, не сняв фрака, на диване, разметав руки и вздрагивая всем телом.
Губы у него дрожали, на одной из щек повисла маленькая прозрачная слезинка, а воротничок, наполовину разорванный, тряпкой висел на шее…
— Что ты… что с тобой… Шура… — вскрикнула жена и подбежала к дивану, — что ты…
Тарсов приподнялся и отстранил жену рукой.
— Оставь меня, — тихо попросил он, — уйди…
— Скажи, что… Ну что с тобой… Дело?..
— Сознался… Пекарь и убил, — глухо произнес Тарсов, — все к черту.
Жена на цыпочках вышла из кабинета.
Тарсов поднялся с дивана, осмотрел мутными глазами всю комнату… А когда взгляд его коснулся до тетрадки с синими обложками и толстого обвинительного акта, какая-то громадная, все превышающая обида сразу ворвалась в сердце и так больно сжала его, что Тарсов почти добежал до стола и, кинув голову на руки, заплакал, захлебываясь и истерически вскрикивая…
Мягко светила матовая лампочка и красиво стояли около письменного прибора — две белые, точно восковые, гвоздики, вставленные в длинные из красивого зеленого стекла вазочки…
Человек, который убил
Темно-зеленые бархатные портьеры волнистыми складками падали у двери и, как жуткий саван, полуприкрывали судорожно раскинутое тело молодой женщины.
Лицо у нее было белое и настолько женственно-красивое, что даже предсмертные минуты не оставили на нем своего ужасного следа. Глаза были открыты и стеклянным ледяным взглядом смотрели на окна, через которые уже пробивалось мокрое и мглистое петербургское утро. Тюлевые густые занавеси не пускали его в комнату и, проходя только своей противной бледнотой, оно смешивалось с жидким светом электрической лампочки и окрашивало все в комнате неприятным серым отливом.
На кружевной кофточке женщины густой, засохшей пленкой лежала кровь. Как будто кто-то небрежно накинул сверху это красное, кричащее пятно, как накидывают яркий легкий шарф.
Руки сжимали портьеру, а ноги, тесно сжатые, как перед прыжком, упирались в опрокинутое у дверей кресло. Большой разрезной нож литого серебра, с ручкой из слоновой кости, валялся около трупа, окрашенный в густую краску засохшей крови…
Медленно и резко тикали часы. Капала, где-то рядом, вода из умывальника, а в глубине комнаты, на мягком кожаном кресле, сжав голову худыми дрожащими руками, сидел и покачивался в каком-то отупении высокий худой человек в коричневом, красивом костюме. На лице у него сквозь прозрачную, мертвенно-синюю кожу были видны мелкие, бьющиеся жилки. Губы высохли и обмотались черным налетом жара, волосы дико всклокочены, а посередине дорогой серебристой жилетки багрово выделялось такое же пятно, как на груди убитой женщины.
Мужчина сильно нагнулся в кресле, сделав, по-видимому, громадное физическое усилие, чтобы подняться и, встав, сделал несколько неуверенных, шатких шагов к кнопке электрического звонка. Несколько секунд он нерешительно держал руку на холодной костяшке, потом дико взглянул на труп и нажал кнопку.
Где-то в отдалении продребезжал звонок. Мужчина позвонил еще. Снова где-то металлически звякнуло и послышались возня и шаги. Через минуту в дверь постучались.
— Войдите, — хрипло проговорил мужчина и отвернулся к окну, — войдите, Дуняша.
Горничная отворила дверь и, войдя в комнату, невольно толкнула ногой тело женщины.
— С барыней что… худо? — спросила она, быстро наклоняясь над трупом, — упали?..
И, вдруг заметив кровавое пятно, она отшатнулась назад, ударилась о стенку и вскрикнула пресекшимся, еще сонным голосом:
— Барыня… Барыня… Кто убил?..
Мужчина обернулся, нервно сунул руки в карманы пиджака и, смотря в лицо вошедшей немигающим холодным взглядом, проговорил, выпуская слова из-за стиснутых зубов: