– Да брось ты ныть, – неожиданно для Янки выкрикнул он. – Грустно, грустно… тоже мне песня.
– Очень хорошая песня, – удивился Янка. – Ольга Петровна говорит, что в ней настроение выражается…
– Ладно, настроение… – перебил его Генька. – У меня, например, сейчас совсем другое настроение.
– Какое другое?
– Сказать по секрету? – Генька наклонился к Янке и, горячо дыша, зашептал в самое ухо: – На рыбалку смотаться. Мне наш матрос рассказывал, сейчас щук по мелководью – прямо тучи. У самого берега. Взять бы острогу – и утречком на луг.
В глазах у Янки блеснул огонек, но тут же погас.
– Как на луг? Кругом мины и охранение. Приведут к командиру, тогда сам знаешь, а на том берегу фрицы, заметить могут.
– Проберемся, – шептал Генька, – я знаю как. Мы же сами помогали мины ставить. Нам только до кузницы и по каналу, там совсем-совсем незаметно. А щуки во какие! Наверняка штук двадцать, не меньше, вытащим.
– Если бы, когда потемнеет…
– Когда стемнеет, щуки уйдут, – горячился Генька. – Скажи, что ты просто боишься!
Это задело Янку. Он был моложе своего друга на полтора года и тянулся за ним как за старшим.
– Ты думаешь, проберемся? – спросил Янка, неторопливо поднимаясь. Генька вскочил.
– С закрытыми глазами пройдем. Я уже острогу приготовил. Тут от одного рыбака осталась, да все боялся, что ты струсишь.
– Ну что ты… Тоже нашел трусливого! – презрительно усмехнувшись, ответил Янка и стал разматывать бинт на левой руке.
– Все еще болит? – спросил Генька.
– Нет, просто от командира скрывал, – прошептал Янка, словно боялся, что кто-нибудь подслушает его. – С меня матрос слово взял, чтобы раньше времени не показывал…
– А у меня сильно жгло, теперь ничего, – храбро заявил Генька. Расстегнув рубаху и прижав подбородок к груди, он посмотрел на свою грудь, где на воспаленной коже выступали синие точки недавно сделанной татуировки – звезда и якорь.
Янка разглядывал свою руку. В треугольнике, между большим и указательным пальцами, синие точки изображали соловушку.
Когда Янка прижимал большой палец к указательному, соловушка как бы складывал крылья; когда же отводил, – птичка словно собиралась вспорхнуть.
– Здорово получилось! – одобрил Генька.
Недавно они подружились с молодым солдатом из вновь прибывшей части. Солдат был необыкновенно веселый, слыл храбрецом и мастером маскировки, а главное, он обладал несомненным талантом звукоподражателя и фокусника. Под большим «секретом» солдат признался ребятам, что в пехоту он попал случайно, по ошибке военкомата; истинное же его призвание – флот. В доказательство он показал руки и грудь, пестревшие якорями, звездами, серпом и молотом, русалкой и пробитым стрелою сердцем. Недаром все называли его «матрос» и редко по фамилии – Ивакин. Генька давно решил сделать себе какую-нибудь татуировку и однажды поделился с матросом. Вслед за Генькой и Янка с такой же просьбой обратился к солдату.
– Смелых бог метит, – шутил матрос, накалывая рисунки. Затем добавил: – Теперь вы не мальчики, а мужи!..
На рассвете солдат Ивакин лежал в сырой канаве, подстелив под себя старый ватник, укрывшись сухими стеблями камыша. Он лежал почти у самой реки, на другой стороне которой виднелись две деревянные вышки и врытые стоймя, отесанные бревна ограды, напоминавшие древний русский острог. За оградой – немецкий гарнизон.
Уже три дня на обоих берегах было тихо. Редкие донесения, с трудом добываемые с того берега, говорили о том, что противник не собирается переходить в контратаку. Прошла еще ночь, наступил четвертый день.
Острый глаз «матроса» начал уставать от однообразия чуть дымящейся туманом реки, тускло желтевшего косогора на том берегу и голых кустов у воды.
«Матрос» уже стал развлекать себя воспоминаниями, когда в самом уголке поля зрения словно бы что-то мелькнуло. Рассчитывая каждое движение, боец осторожно повернулся направо и застыл.
Невдалеке темнели развалины старой кузницы, торчали столбики заграждения и белели лысины задержавшегося снега. Ивакин решил, что, вероятно, мелькнула малая птичка или проскочил заяц…
А Генька и Янка ползли, прижавшись к земле, вдоль небольшого углубления за кузницей. Они добрались до сточной канавы, идущей к самой реке, и тут, уже на корточках, достигли кустов ивняка. Теперь оставалось только спуститься с бугра и под берегом выйти в ложбину за толстыми, обожженными ветлами. Янка было туда и направился, но Генька схватил его за руку.
– С ума сошел… Не помнишь? – зашипел он. – Смотри! – Рукояткой остроги Генька показал на маленькие, едва заметные, холмики мокрой земли и прошлогодних листьев. Он потянул застывшего Янку левее, к черневшей воронке от разрыва снаряда.
Река была рядом. Охранение оставалось позади. От Ивакина мальчиков скрывали деревья и высокий берег, от немцев – уходящий вправо косогор на изгибе реки и высокие груды беспорядочно сваленных выкорчеванных пней. Мальчики осторожно выглянули из-за края воронки.
Прямо перед ними на небольшом, залитом водой лугу стояла группа деревьев. Дальше, в тумане, глухо шумела речка, и за ней виднелся только шпиль крыши сторожевой вышки.
– Вон где фрицы, – прошептал Генька, ткнув в сторону шпиля.
– Угу, – согласился Янка, – они-то нас не увидят…
– И свои тоже, давай за коряги! – решительно скомандовал Генька.
Наконец рыболовы были у цели. Янка первый заметил, как стайка щук вошла в луговую бухту. Матерая щука медленно двигалась по травянистой мели. Вокруг теснилась ее нетерпеливая свита.
Не отрывая глаз от щук, Янка протянул руку за острогой. Но Генька уже увидел рыбу и сильно метнул трезубец. Самцы брызнули в стороны, заметались, и Янка, вскочив чуть не по калена в закипевшую воду, неожиданно, просто руками выбросил одного молочника на берег.
Генька высоко поднял острогу. На ее зубцах билась большая щука.
– Ох и ну! – вскрикнул Янка, отбрасывая молочника подальше на песок, и, сняв сапоги, вылил из них воду. Глаза рыболовов горели удачей.
– Говорил я, набьем сколько хочешь!
– А я, знаешь, прямо руками… Гляжу, крутится, я хвать сразу!..
– Ладно, давай пока обсушись, а потом ты острогой, а я руками попробую, – предложил Генька, снимая рубаху и кладя в нее, как в мешок, рыбу.
Мальчики перебежали к другой бухте, к третьей… наконец, тихо подкравшись, увидели…
Генька хотел сразу метнуть острогу, но Янка удержал его, жестами объяснив, что сначала надо закрыть выход назад из бухты в реку. Он шагнул в воду. Все же узкое горло бухты было шире его сапог, и Янке пришлось, опустившись на корточки, отгонять рыбу руками.
Генька метал острогу, как копье. Иногда на ее зубцах трепетала добыча. Обезумевшие щуки бились о Янкины голенища и редко, но прорывались на волю.
Холодная вода обжигала ноги и руки. Стоять в ней было трудно. Янка начал дрожать. Генька взглянул на него и приказал:
– Хватит, выходи!
Оба бросились собирать судорожно прыгающих на песке рыб. Генькина рубаха тяжелела и раздувалась. Ребята ничего не слышали, ничего не видели, кроме скользких, пахнущих тиной, гибких хищников… И вдруг Янка увидел, что рубаха, наполненная рыбой, выскользнула из Генькиных рук, а сам Генька, как-то смешно выпучив глаза и раскрыв рот, смотрит на Янку. Нет, не на Янку, куда-то мимо… Янка оглянулся.
В нескольких шагах от рыбаков, прислонившись спиной к стволу дерева, стоял немецкий унтер. Он одним движением пальца, молча звал к себе. Позади унтера, также прижавшись к деревьям, оглядывались трое солдат с автоматами. На воде покачивалась широкая плоскодонка с большими, обмотанными тряпьем уключинами.