– О…
– И, послушайте, сэр: картина с автографом кисти Джина Харлоу в багетной раме.
Мужчина смотрел на него во все глаза.
– Ну как, договорились? – сказал Чилдан.
Он старался не упустить психологически подходящего момента и вынул из внутреннего кармана пиджака блокнот и ручку.
– Я запишу ваши имена и телефон, сэр и леди.
Когда пара ушла, Чилдан заложил руки за спину и стал глядеть на улицу. Какая радость! Если бы все дни были похожи на этот…
Нет, это не просто сделка, это больше чем просто успех для его магазина. Это возможность встретиться с молодой японской парой в неофициальной обстановке, когда его будут принимать за человека, а не как янки, который продает произведения искусства.
Да, эта новая молодежь, подросшее поколение, которое не помнит ни военного времени, ни даже самой войны – именно она составляет надежду мира. Национальные различия не имеют для нее никакого значения.
„Все это закончится, – подумал Чилдан, – когда-нибудь. Сама идея привязанности к месту. Не будет ни угнетенных, ни правительств – просто люди“.
Все же он дрожал от страха, представляя, как будет стучаться в их дверь.
Он проверил свои записи. Касоура. Его пригласят к столу, несомненно, предложат чай.
Сделает ли он все как надо? Как надо поступать и что говорить в каждом случае? Или же он опозорится, как бестактное животное? Девушку зовут Бетти. „В ее лице столько понимания, – подумал он. – Нежные приятные глаза“. Конечно же даже за то малое время, что она была в магазине, она разглядела и его надежды, и их крушение.
Его надежды… У него неожиданно закружилась голова. Какое желание, граничащее с безумием, если не с самоубийством, у него возникло! Но ведь известны случаи связи между японками и янки, хотя в основном между мужчинами-японцами и женщинами-янки.
Здесь же… Он испугался одной только мысли об этом. Да к тому же она замужем. Он отогнал эту живую картину, выкинул из головы непроизвольные мысли и начал деловито просматривать утреннюю почту.
Руки у него при этом еще тряслись. Он обнаружил это спустя заметное время. Но как только вспомнил о своем свидании с мистером Тагоми, назначенном на два часа, руки сразу перестали дрожать, и волнение сменилось решимостью. „Я должен приехать с чем-нибудь стоящим“, – сказал он себе. С чем? Где? Что? Позвонить по телефону. Связи, деловые качества, способности…»
По кусочку наскрести полностью восстановленный «форд» модели 1929 года, включая матерчатый верх черного цвета.
Как большой «шлем» в покере, это может навеки обеспечить покровительство. Или совершенно новенький почтовый самолет, обнаруженный в сарае на заброшенной ферме в Алабаме, и тому подобное. Такое поднимет репутацию среди любителей американского антиквариата по всему тихоокеанскому побережью, включая Родной Архипелаг.
Чтобы взбодриться, он закурил сигарету с добавкой марихуаны, знаменитой марки «Страна улыбок».
Френк Фринк лежал на кровати в своей комнате на Хейнс-стрит, никак не решаясь подняться. Яркое солнце пробивалось сквозь штору на валявшиеся на полу одежду и очки. Как бы не наступить на них? «Надо как-то попытаться добраться до ванной, – подумал он. – Хоть ползком, хоть на карачках». Голова разламывалась, но он не унывал. «Никогда не оглядывайся», – решил он. Время? Часы на комоде показывали одиннадцать тридцать. Ну и ну! А он все валяется.
«Меня уволят», подумал он.
Вчера на фабрике он поступил глупо, разглагольствовал черт знает о чем перед мистером Уиндемом-Матсеном – изогнутый сократовский нос, бриллиантовое кольцо, золото запонок. Другими словами – могущество, высокое положение. Мысли Фринка беспорядочно завертелись.
«Да, – подумал он, – теперь не миновать, мне черного списка. От мозгов проку нет, другой профессии не имеется. Пятнадцатилетний опыт… Все насмарку».
Да еще придется предстать перед Дисциплинарной комиссией для рабочих, а так как он не мог никогда разобраться во взаимоотношениях Уиндема-Матсона с «пинки» – этим белым марионеточным правительством в Сакраменто, то не в силах был понять и глубины власти своего бывшего нанимателя на подлинных правителей, японцев. В ДКР заправляют «пинки». Он будет стоять перед четырьмя или пятью толстыми белыми лицами. Если же ему не удастся оправдаться в комиссии, то придется отправиться в одно из импорто-экспортных торговых представительств, управляемых из Токио и имеющих конторы по всей Калифорнии, Орегону, Вашингтону м части Невады, включенной в Тихоокеанские Штаты Америки. Но если ему и там не удастся добиться успеха…
Планы теснились в голове, пока он, глядя на древний плафон на потолке, лежал в кровати. Он мог бы, например, улизнуть в Средне-Западные Штаты. Но они имели тесные связи с ТША и могли выдать его. А как насчет Юга?
Все тело содрогнулось от отвращения. Нет, только не это. Как белый, он мог бы там найти любое место, фактически там было гораздо лучше, чем в ТША, но он не хотел бы попасть туда.
Хуже всего то, что Юг был жестко связан экономически, идеологически и еще бог знает как с рейхом. А Френк Фринк был еврей.
Первоначально его звали Френк Финк. Он родился на восточном побережье, в Нью-Йорке, и в 1941 году был призван в Вооруженные Силы Соединенных Штатов Америки, как раз после поражения России. Когда японцы захватили Гавайи, его послали на западное побережье. Там его и застал конец войны, на японской стороне линии разграничения. Здесь он так и остался, и живет уже пятнадцать лет.
В 1947 году в День Капитуляции он почти обезумел. Страстно возненавидев японцев, он поклялся отомстить, закопал в подвале свое оружие на трехметровую глубину, предварительно любовно обернув и обильно смазав, чтобы в целости и сохранности откопать его в день, когда начнется восстание.
Однако время – великий целитель. Этого тогда он не принял во внимание. Когда он теперь вспоминал об этих надеждах, об этой грандиозной кровавой бане, о резне «пинки» и их хозяев, у него возникало такое чувство, будто бы он перечитывает пожелтевшие дневники школьника, перелистывает мальчишеские грезы: Френк, Харасик Финк собирается стать палеонтологом и клянется жениться на Норме Праут. Норма Праут была первой девушкой класса, и он на самом деле поклялся жениться на ней. Теперь это далеко в прошлом. В первые же месяцы, тогда, в 1947 году, он встречался и разговаривал, наверное, не меньше чем с несколько тысячами японцев, а его желание творить насилие над любым из них, или над всеми сразу так никогда и не материализовалось. Теперь же оно было уже просто неуместным.
Но стоп. Был один, некий мистер Амуро, который скупил контроль над большим жилым районом в центре Сан-Франциско и который одно время был хозяином дома, где жил Френк.
Это была паршивая овца, акула, никогда не делавшая ремонта, делившая комнаты на крохотные клетушки, взвинчивая квартплату.
Во время депрессии начала пятидесятых он надувал нищих, особенно нуждавшихся бывших военнослужащих. И ведь именно эти торговые представительства отрубили Амуро голову за спекуляции. И теперь такое нарушение жестокого, сурового, но справедливого японского гражданского кодекса просто немыслимо. Это заслуга неподкупных высших японских представителей, пришедших после падения Военного Кабинета.
Вспомнив о суровой, стоической честности торговых представительств, Френк обрел уверенность. Даже от Уиндема-Матсона они отмахнутся, как от назойливой мухи. Будь он владельцем корпорации «Уиндем-Матсон» или кто угодно еще. Он, Френк, по крайней мере, на это надеялся.
«Кажется, я начинаю верить в эту муру насчет Сопротивления Тихоокеанского Содружества», – сказал он про себя. – «Оглядываясь в прошлое… тогда все это казалось очевидной фальшивкой, пустой пропагандой. А сейчас…»
Он поднялся с кровати и не твердыми шагами отправился в ванную. Пока он мылся и брился, радио вещало дневные новости.
– И пусть не смеются над этими попытками, – сказал радио, когда он включил горячую воду.