— Воистину изумительные вещи, — сказал молодой человек.
Чилдэн непроизвольно поклонился.
Взгляды, которыми обменялись вошедшие с хозяином, были теплы, и теплы не только от обыкновенного человеческого взаимопонимания, но и оттого, что их вкусы совпали. Они были благодарны ему за то, что он обладает всеми этими вещами и они могут их видеть, брать в руки и разглядывать — пусть даже и не для покупки. «Да, — подумал Чилдэн, — они знают, куда и зачем пришли. Это вам не хлам для туристов с колечками-фитюльками для девчонок, открытками с видом Моста и поддельным мексиканским серебром. И какие необычные, большие и темные глаза у девушки… С какой легкостью я бы мог в нее влюбиться… — думал Чилдэн. — В нее или в подобную ей. Боже, как трагична моя жизнь, если остается ждать только чуда…» Модная стрижка, лакированные ноготки, уши с проколотыми мочками, в которых покачиваются длинные латунные сережки ручной работы.
— Ваши серьги… — пробормотал он, — вы их здесь купили?
— Нет. Дома.
Чилдэн кивнул. Ну конечно. Нет никакого современного американского искусства. Не существует. В художественных салонах, таких, как его собственный, найти можно только прошлое.
— Вы надолго к нам? — осведомился он. — В наш Сан-Франциско?
— На неопределенный срок, — ответил мужчина. — Я служу в Комиссии по надзору за планированием повышения качества жизни в неблагополучных районах.
Тень самодовольства скользнула по его лицу.
Нет, это не военный. Не из этих вечно жующих резинку неотесанных мужланов, которые знай себе слоняются по Маркет-стрит, пялясь на похабные афишки секс-кинотеатров, на витрины порноателье и ночных клубов, где потрепанные блондинистые дивы средних лет старательно зажимают в пальцах соски и глазеют с тупой и вымученной похотью на прохожих… Кварталы притонов занимали большую часть равнинных районов Сан-Франциско: низенькие и плюгавые кварталы, крытые жестью и фанерой, возникшие еще до того, как на город упала последняя бомба.
Этот господин другой. Элита, высший свет. Воспитан, образован, да и чин у него, поди, повыше, чем у мистера Тагоми, не из последних в Промышленных Миссиях Тихоокеанского побережья. Тагоми был уже не первой молодости, и взгляды его сформировались еще во времена Военного Кабинета.
— Вы хотите приобрести что-либо из американских художественных изделий для подарка? — осведомился Чилдэн. — Или же… или же вы собираетесь обставить ваши апартаменты, раз уж остаетесь у нас надолго?
Сердце его затрепетало… если бы так…
— Вы угадали, — кивнула девушка. — Свое жилье мы обставлять уже начали, но вот никак не можем все решить окончательно. Вы нам можете посоветовать?
— О, мы можем договориться, что я навещу вас, — охнул Чилдэн. — Возьму с собой кое-что на выбор и приеду — когда вам удобно. Это же моя работа.
Он отвел глаза в сторону: чувствовал, как слишком уж откровенно в них разгорается огонек надежды. Тут речь о тысячах долларов.
— Скоро мне доставят стол кленового дерева из Новой Англии — сделан без единого гвоздя, только на деревянных шпильках. Изящество исключительное, качество — прекрасное. Еще у меня есть зеркало времен войны 1812 года. Искусство аборигенов: коврики из козьей шерсти, окрашенные естественными красителями.
— Я, в общем, предпочитаю городское искусство, — покачал головой мужчина.
— О, — легко согласился Чилдэн. — Тогда вот что. У меня есть стенное панно времен Первопроходцев — деревянное, в четыре доски, изображает Горация Грилли. Лакомый кусочек для любого коллекционера.
— О! — поразился мужчина.
— И еще шкафчик в викторианском стиле, переделанный под бар для напитков…
— О!
— И еще, послушайте-ка: обрамленный плакат Джин Харлоу и — с ее автографом!
Мужчина замер, уставившись на Чилдэна.
— Так что же? Уговорились? — произнес осторожно Чилдэн, стараясь не упустить момент. Достал из внутреннего кармана пиджака ручку и записную книжку.
— Оставьте, пожалуйста, господа, мне ваш адрес. И скажите, как вас зовут…
Потом, когда они уже покинули его магазин, Чилдэн заложил руки за спину, подошел к витрине и принялся глядеть на улицу. Если бы все дни были похожи на этот… и речь тут даже не о бизнесе, не об успехе этого дела. Всё шло к тому, что он встретится с молодой японской парой в такой ситуации, когда принимать его станут не просто как янки-торгаша, а как человека. Да, именно такие молодые люди, не помнящие ни довоенных дней, ни самой войны, — именно они составляют надежду мира. Для них не важна разница в положении.