Сечин с любопытством наблюдал за этой маленькой сценкой из жизни животных. Сейчас ему казалось нелепым все то, о чем рассказывал полковник Тетерин и на что восторженно намекал контуженный кавалерист Чартков. Это были животные, умные, человекоподобные, но - животные, и разве только научная фантазия господина Уэллса могла превратить их во что-то большее...
- Явить-кудрить! - захохотал Чартков, когда шимпанзе, взявший у него из рук сахар, раздробил пальцами сладкий кристаллик и роздал товарищам. - От сатаны!
Они вернулись в особняк. На топчане Сечин увидел несколько брошюр, появившихся в его отсутствие. (Профессор явно заботился об идейном воспитании своих работников.) Две брошюры - в помощь начинающему безбожнику - Сечин сразу отложил в сторону: его мало интересовало ведомство Емельяна Ярославского. А вот третья поставила его в тупик. Называлась она "Язык красноармейца". Зачем это, любопытно, рязанскому парню знать о "речевой практике красноармейцев"? Он и слов-то таких не знает... Тут был какой-то подвох. Ловушка. Но какая?
Пока Сечин ломал над этим голову, наступило время обеда. Но и за общим столом, уплетая перловую кашу, он продолжал думать о том, что же означает эта странная книжица.
Людей в питомнике было немного, и держались они двумя неравными группами. К одной, большей, относились различные подсобные рабочие, сторожа, красноармейцы. Меньшую группу составляли научные сотрудники, помощники профессора Иванова. Они держались стороной, словно бы избегая всяких, даже случайных сношений с рабочими и красноармейцами; то была обособленная, высшая каста, и даже обедали они за отдельным столом.
Наскоро расправившись с кашей, Сечин пошел прогуляться. Возле пожилого красноармейца, стоявшего на карауле, остановился, достал кисет, обрывок газеты, присел на горячую ступеньку крыльца и принялся неторопливо, со вкусом, сворачивать цыгарку. Сунув цыгарку в зубы, протянул кисет красноармейцу:
- Угощайся, дядя.
Дядя с готовностью угостился.
- А что, дядя, - сказал Сечин, щурясь от дыма, - давно служишь?
- Да с самой, почитай, мировой, - охотно отозвался красноармеец, присаживаясь рядом. - Как в четырнадцатом на фронт погнали, так с тех пор с винтовкой не расстаюсь. И жена она мне ноне, и полюбовница, и детишки малые. То, было, в окопе вшу кормил, теперича вон нехристей караулю. По ученому - шантрапоидов. Тьфу, и придумали ж, как назвать! Ну, да ничего, жрать захочешь - и не такое стерпишь.
- Мне вот дюже любопытно, - сказал Сечин, - на что нужны профессору шантрапоиды эти?
- А вот как заставят тебя спермию кажный день сдавать, так узнаешь, - пообещал красноармеец.
Сечин наклонился к нему и понизил голос:
- Слыхал я, тут у одной... шантрапоиды детеныш народился. Будто бы наполовину человеческий. Правда это или брешут?
Красноармеец вдруг поскучнел. Поплевав на грубые пальцы, погасил цыгарку, сунул ее в карман гимнастерки и поднялся.
- Засиделся я тут с тобой, паря. Неровен час товарищ комиссар али профессор пройдут. А за табачок благодарствую. Ну, ступай с Богом!
Сечин вздохнул и тоже поднялся. Вернувшись к себе, он взял брошюру и улегся с нею на топчане. Шрифт был грязный, размазанный, но вполне читаемый. Авторы научной брошюры вели речь о крайней скудости словарного запаса испытуемых. По их наблюдениям, в устной и письменной речи красноармейцев (в основном выходцев из крестьян) преобладали наиболее простые слова и короткие отрывочные предложения, а мышление носило конкретно-ситуативный характер.
Сечин представил, как эту галиматью читает полуграмотный рязанский крестьянин... м-да... Он продолжал задумчиво листать книжку и вдруг заметил отчеркнутый абзац. Он прочитал: "Красноармейцы легко запоминают, например, рисунок окна или животного, а треугольник или шестиугольник -- этого они не знают, для них это абстракция. Круг -- еще туда-сюда. Его красноармейцы называют колесо, колесо-то красноармеец запоминает, треугольник, шестиугольник он не запоминает. Такая абстрактная форма теста для крестьянской молодежи не годится..."
Колесо... Сечин припомнил, как профессор показывал ему листок с изображением круга и спрашивал, что там изображено. Что он тогда ответил? Уж точно, не "колесо"... Черт! Неужели прокололся?
В дверь тяжело бухнули.
- Эй, паря, на выход! Профессор вызывает.
В коридоре стоял вислоусый "дядя".
- А где товарищ Чартков? - спросил Сечин.
- Нам не докладают. Проходь, не разговаривай!
Профессор сидел за письменным столом и что-то быстро писал. Он поднял голову и, не переставая писать, кивнул Сечину на стул. Эти изысканные деревянные стулья с тонкими изогнутыми спинками остались явно от прежнего хозяина. Сечин уселся на стул верхом, как на лавку. Ему отчего-то сделалось скучно.
Профессор закончил писать, отложил перо и поднял на Сечина серые насмешливые глазки.
- Рассказывайте, - потребовал он.
- Что рассказывать? - спросил Сечин.
- О своем крестьянском житье-бытье рассказывайте. А я послушаю.
Начинается, подумал Сечин.
- Какое в деревне житье? - усмехаясь, сказал он. - Известно, какое. Своей лошади нет, да и сохи тоже. Буде добрый сосед пособит, дак ему за то отработать надобно. Десятину вспашешь - рублев пятнадцать лошадных дай... - Сечина несло, он уже сам не слышал, что говорил, - ...да сыру пуд, да ситцу аршин десять, да сапоги.