Содержатель курильни жестом пригласил Хав-Чана и Мартелло следовать за ним. Приподняв убогий занавес, он провел их тесным проходом в стене.
Мартелло рад был покинуть одуряющую атмосферу курильни. Он знал о неутолимой страсти этих отбросов общества. Многочисленные рикши в Гонконге зарабатывали всего несколько гонконгских долларов в день — стоимость одной-двух трубок. Многие предпочитали остаться без еды, но выкурить трубку…
По сравнению с курильней даже осклизлая лестница, ведущая в подвал, казалась приветливее. Они спустились в узкую кишку, освещенную электрической лампой мощностью не более десятка ватт.
Мартелло спускался вслед за Хав-Чаном, а китаец закрывал за ними двери. Ход вел почти горизонтально, часто петляя. Мартелло уже не смог бы определить, где осталось место, куда их доставил рикша. Впрочем, это было уже неважно. Пожелай они его убрать, сотню раз успели бы это сделать в первом же переулке. Наконец они добрались до другой лестницы, ведущей наверх. У хозяина курильни явно были средства связи, ибо люк открылся прежде, чем Хав-Чан поставил ногу на последнюю ступеньку.
Их ждал, кланяясь, довольно высокий китаец.
— Если достопочтимые гости позволят мне показать дорогу… — произнес он нараспев.
Его чрезмерная вежливость не помешала заботливо закрыть люк, отделявший лестницу от тоннеля, прежде чем двинуться дальше.
Мартелло хотел бы знать, что ему еще приготовили.
Долго ждать не пришлось. Хозяин провел их по коридору, затем они попали в обширный зал с театральным убранством. Сидевшие там полсотни китайцев внимательно смотрели на приподнятую сцену, обрамленную тяжелыми красными занавесями.
На сцене три женщины и двое мужчин демонстрировали «живые картины».
Глава 2
Хав-Чан указал Мартелло на одно из оставшихся свободными кресел.
— Если вы можете немного подождать…
У Мартелло не было выбора.
— Спасибо.
Он уселся. Оба китайца исчезли за дверью, через которую вошли.
В помещении стояла напряженная тишина. Зрители, казалось, были целиком захвачены тем, что происходило на сцене.
Постоянно запрещаемые британской полицией «живые картины» стали специализацией Гонконга, весьма ценимой китайцами, и не только ими.
Принцип прост и высоко артистичен с точки зрения любителей. Несколько мужчин и женщин в одеяниях, ограничивающихся в основном фиговыми листками, создают различные варианты того, что сумеют вообразить на тему, не требующую дополнительного определения. Чем больше участников, тем выше ценится «спектакль» у посвященных. Некоторые сцены столь содержательны, что занимают до пятнадцати — двадцати персонажей одновременно.
Многочисленные фотоснимки, представляющие различные композиции, продаются из-под полы. Не означает ли это, что порнография когда-нибудь станет искусством? Ведь немало частных библиотек подумывают обзавестись такими сборниками.
Китайцы взирали на забавы, происходившие на сцене, внимательно, но бесстрастно. Мартелло же, напротив, испытывал серьезные трудности, пытаясь сохранять такое же безразличие. Три женщины на двоих мужчин — это делало картину особенно пикантной, и его латинский темперамент с трудом смирялся с вынужденной пассивностью простого зрителя.
Незаметный приход Хав-Чана вернул его на землю.
— Я прошу извинить меня за надоедливость, — прошелестел китаец. — Если вы еще раз изволите последовать за мной…
Мартелло постарался изобразить на лице безразличие и поднялся. Он чувствовал, что весь побагровел, но Хав-Чан, казалось, не заметил этого.
Они вернулись к двери на лестницу, потом, спустившись на первый этаж, китаец проводил его в контору и отошел в сторону.
Лам Фу-Чен поднялся, приветствуя его коротким поклоном.
— Счастлив видеть вас в этом скромном жилище, мсье Мартелло, — начал он вежливо. — Как вам наш спектакль?
— Интересно, — ответил мальтиец. — Очень интересно…
— Мои соотечественники — созерцатели, — продолжал тот с тонкой улыбкой. — Но из этого не надо делать вывод, что они только такие…
— Я понимаю, что актеры — безусловно не только… — согласился Мартелло.
Лам Фу-Чен кивнул и указал на кресло.
— Садитесь, прошу вас, — сказал он.
Китаец был высокого роста, борцовского телосложения, с наголо бритой головой. Он был одет, как европеец, и, несмотря на зрелый возраст, сохранил безбородое лицо. Дышал он затрудненно, но разительно отличался от людей, которых Мартелло видел в курильне. Казалось, он был поглощен внутренним миросозерцанием, но Мартелло знал, что это не так. Достаточно было сделать чуть резковатый жест, например, потянуться рукой к кобуре под мышкой, как китаец тут же вернется к реальности.