Чтобы написать ответ, пришлось взять у соседей листок бумаги и огрызок карандаша. Письмо сочинял долго, обстоятельно писал обо всём... Тщательно переписал на конверт адрес.
С этого дня стал жить ожиданием их приезда. Прибрал в доме, расчистил огород и сад, сжёг картофельную ботву и сухие ветки кустарников. Наступила зима, а вместо Дуси лишь приходили письма: сначала заболела Нина Георгиевна, потом не оказалось денег, а ещё позже то ли не могли достать билетов, то ли не ходили поезда...
Весной он вскопал две грядки, натыкал в землю картофелин с ростками и остатки крохотных луковок... Взяв бадожок, медленно взбирался по разрушившейся лестнице в гору, стоял на откосе, поглядывая вдоль улицы, не появятся ли гости. Несколько раз даже ходил на вокзал — за тридевять земель. Но порядка там никакого не было, поезда не соблюдали расписания.
Дни проходили, а Дуся не приезжала. Макар с тоской поглядывал на высохшую под солнцем землю на грядках, вытащил было одну бадейку воды из колодца, но сердито опрокинул её обратно — поливать не стал. Пересекал пыльную дорогу, садился на зеленеющий бережок, смотрел на одинокие товарные вагоны, которые уже не первый месяц стояли на полпути от Коробовской мельницы к пристани... И когда совсем уже отчаялся ждать, они приехали.
Дуся бросилась ему в ноги, хваталась за них, ловила его руки, голосила, причитала. Макар оторвал её цепкие пальцы от себя, пытался поднять, приговаривал растроганно:
— Бог простит, бог простит, Дусенька. — Наконец, оттолкнув плачущую жену, спросил: — Сынка-то, сынка-то покажи... Как нарекла-то?
Плача, сморкаясь в угол платка, Дуся покаялась:
— Ванюшкой, прости меня!
И снова бросилась ему в ноги, начала обнимать его колени.
— - Довольно, довольно, — говорил он в растерянности. — Вот и люди нас ждут, — и пошёл навстречу приехавшей женщине.
Приезжая была худа, красива, по-богатому одета; на руках у неё были два мальчика.
— Который... — Макар хотел сказать «твой», но, замявшись, произнёс: — Который наш-от?
Дети были одеты в одинаковые городские костюмчики и с первого взгляда походили друг на друга, но Макар всё-таки отличил, приглядевшись: один — в Ефима Николаевича, другой — в Татаурова.
Он хотел взять Дусиного сына на руки, но чувство обиды, что он так похож на Татаурова, удержало его от этого, и он только поклонился Нине и развёл руками:
— Здравья желаю, дорогая гостенька. Проходите в горницу, чего стоять-то — в ногах правды нет, я, конечно, извиняюсь.
Дуся выскочила за ограду, к подводе, которая стояла на пыльной дороге, схватила узелок, дрожащими руками с трудом развязала его, поставила на стол штоф настоящей, старорежимной водки, высыпала какие-то свёртки и кулёчки.
— Гостинца наши, — говорила она сквозь слёзы, — не побрезгуй, что смогли... Отведай... Прости нас...
— Бог простит, бог простит, — снова произнёс старик. Но тон его был уже более холодным. Он думал, неприязненно поглядывая на стол и на подводу: «Ишь, как в Питере-то голодают, от окороков да колбас прибегли к нам на картошку».
Он не знал, что водка куплена на последние Дусины деньги, а всё остальное выменяно в дороге на Нинины платья.
Помогая снимать вещи с подводы, он приценивался к ним, прикидывая, сколько окороков, колбас и копчёных рыбин привезли ему бабы.
Дуся сменила платье, такое же нарядное, как у жены Ефима Николаевича, забегала по горнице. Стол сразу же заблестел, на нём появилась чистая посуда, весело затрещали дрова в печке.
Нина, умыв присмиревших мальчиков и усадив их на лавке, хотела ей помочь. Но та не давала ей ничего делать, говорила: «Отдыхайте, Нина Георгиевна. Привычная я ко всему, мне это только в охотку». Она вздувала самовар, вытаскивала ухватом на шесток чугунок с картошкой — пробовала, доспела ли, нарезала на тарелку окорок и колбасу.
Макар ходил по комнате, не зная, о чём говорить с приезжей барыней; поглядывал на мечущуюся Дусю, думал: «Бог даст, всё пойдёт, как в прежние времена... Ишь, как хлопочет...»; косился на мальчика, которого отныне придётся называть своим сыном. Тот смотрел исподлобья, положив в рот палец.
Когда всё было готово и все уселись к столу, старик разлил водку по трём лафитничкам, предложил, перекрестившись на иконы:
— С приездом вас благополучным...
Дуся послушно взяла свой стаканчик, Нина же отказалась.
Старик нахмурился. Дуся испуганно заморгала ей.
Тогда Нина, подавив брезгливую гримасу, согласилась:
— Я только пригублю... За ваше счастье.
Дуся медленно, запрокидывая голову, выпила, по-крестьянски утёрла губы ладошкой. Закусывать не стала. От следующего отказалась: