В такие моменты он вспоминал о том, как юношеский пыл, с которым он поначалу относился к работе, постепенно исчезал и со временем превратился в приглушенное и возникающее все реже чувство удовлетворения. Он продолжал считать свое дело очень важным. Работа по-прежнему ставила перед ним ежедневные задачи. Он получал проценты со своего большого опыта и понимал, насколько он ценен. Его интуиция с годами работала все лучше. Ингвар Стюбё был из породы старых добрых борцов за правду и справедливость и знал, что никогда не смог бы работать нигде, кроме полиции. И все-таки, когда он теперь раскрывал дело, то не чувствовал больше никакого триумфа, никакой ошеломляющей радости, как бывало в молодые годы.
С возрастом становилось все сложнее мириться с тем, что любое расследование неизбежно сопровождают разочарования и разрушение чужих жизней. Он раскрывал тайны, делал всеобщим достоянием скрытые страницы человеческих судеб, тщательно спрятанные в забытых шкафах.
Следующим летом Ингвару Стюбё исполнится пятьдесят. Двадцать восемь из них он работал полицейским и знал, что Тронд Арнесен не виновен в убийстве своей невесты. За эти годы Ингвар встречал много Трондов Арнесенов, с их слабостями и ложью, обычных людей, которым не посчастливилось, потому что все потаенные уголки их жизни внезапно осветил свет безжалостной правды.
Тронд Арнесен врал, когда ему угрожали, и был уклончив, когда надеялся, что это ему поможет. Он был таким же, как большинство людей.
Снег пошел сильнее, мороз усиливался.
Ингвар думал о том, как хорошо стоять без шапки и пальто под снегом сырой зимой.
Как хорошо замерзать.
Кари Мундаль, бывшая первая леди партии, помедлила немного, любуясь фасадом, прежде чем подняться по каменным ступенькам. Она гордилась штабом партии. В противоположность своему мужу, который считал, что станет ненужным и нелепым старичком, если не будет держаться на расстоянии, фру Мундаль заходила сюда несколько раз в неделю. Как правило, она приходила без какой-нибудь конкретной цели, часто только для того, чтобы оставить пакеты после походов по магазинам в центре Осло. И каждый раз останавливалась на несколько секунд и любовалась отреставрированным фасадом. Она радовалась всем деталям: карнизам вдоль каждого этажа, фигурам святых в нишах над окнами. Особенно ей нравился Иоанн Креститель, который стоял у самой двери и косился в ее сторону; в руках у святого был ягненок — как живой. Кари отдышалась, повернула дверную ручку и вошла внутрь.
— Это я! — прощебетала она. — Я вернулась!
Женщина в приемной, высокая, полная, в очках, которые ей не шли, приветливо улыбнулась. Она приподнялась со стула, глянула вниз и одобрительно кивнула.
— Красивые, — сказала она. — Не жалко ходить в них в такую погоду?
Кари Мундаль посмотрела на свои новые сапоги, кокетливо выставила ногу вперед, повертела носком туда-сюда и прищелкнула языком.
— Жалко, конечно, — ответила она. — Но они мне так нравятся... Милая, как же поздно ты задерживаешься. Тебе пора домой.
— Сегодня вечером так много встреч, — ответила женщина. — Я подумала, будет лучше, если я еще немного здесь побуду. Люди носятся взад-вперед, дверь за собой никто не закрывает. Когда я на посту, все-таки спокойнее.
— Ты фантастически преданный работник, — улыбнулась ей в ответ Кари Мундаль. — Но меня ждать не нужно. Я могу засидеться допоздна. Если что, я буду в Желтой комнате. — Она заговорщически наклонилась над стойкой и прошептала: — Но я бы предпочла, чтобы мне не мешали.
Кари засеменила по полу со спиральным узором; в обеих руках у нее были пакеты. Она, как всегда, взглянула на золотую табличку с партийным девизом и тепло улыбнулась, проходя к лифту.
— Ты нашла все, что я просила? — Кари вдруг остановилась и повернулась в сторону приемной.
— Да, — с готовностью ответила трудолюбивая дама за стойкой. — Все должно быть там. Квитанции и все остальное. Хёге из бухгалтерии еще здесь, так что можете к ней заглянуть. Я ничего не говорила остальным.
— Огромное спасибо, — поблагодарила Кари Мундаль. — Ты просто сокровище.
На широкой лестничной площадке второго этажа, которая выходила в фойе, где горели люстры, покрывая холл мягким желтым светом, уже несколько минут стоял Рудольф Фьорд. Теперь он осторожно отступил к стене и огромной пальме у дверей своего кабинета. Тот ужас, который ему удалось подавить, тот страх, который он похоронил в день, когда получил от партии безоговорочный кредит доверия, возник опять, и он знал, что так будет, хотя и молился о том, чтобы никогда больше его не чувствовать.
— Я рассчитываю на то, что это останется между нами, — услышал он возглас Кари Мундаль, прежде чем щелчок и почти неслышное гудение дали понять, что лифт поднимается наверх.
Вдова Вегарда Крога открыла дверь и нерешительно улыбнулась. Ингвар Стюбё предварительно звонил ей днем и отметил про себя: очень приятный голос. Он представлял себе смуглую женщину, высокую, стройную, может быть, с большим ртом и медленными движениями. Она оказалась маленькой и белокожей. Густые волосы заплетены в две скучные косички. Одета в рубашку, будто совершившую путешествие в машине времени из семидесятых, коричневую с оранжевыми полосками.
— Спасибо, что разрешили мне зайти, — сказал Ингвар, отдавая ей пальто.
Она провела его в гостиную и указала на светлый диван, весь в пятнах. Ингвар подвинул подушку, убрал с дивана книжку, сел и обвел взглядом гостиную. Полки были в беспорядке забиты книгами. Корзина для газет была переполнена, он разглядел два экземпляра «Информасьон» и разорванный номер «Ле монд дипломатик». На грязном стеклянном столике, стоявшем между диваном и двумя непарными креслами, лежала стопка журналов с незнакомыми названиями, на ней стоял немытый бокал с засохшими остатками красного вина.
— Извините за беспорядок, — сказала Эльсбет Давидсен. — В последнее время у меня не было сил убираться.
Ее голос ей не шел. Он был глубокий, с хрипотцой, и простенькие косы казались вовсе смешными. Она не пользовалась косметикой, и у нее были самые голубые глаза, которые Ингвар когда-либо видел. Он понимающе улыбнулся.
— По-моему, у вас уютно, — сказал он не кривя душой. — Кто это? — Он кивнул на литографию над диваном.
— Ингер Ситтер, — пробормотала она. — Хотите чего-нибудь? У меня, правда, все кончилось, но... Кофе? Чай?
— Кофе, пожалуйста, — ответил он. — Если вас не затруднит.
— Ну что вы. Я как раз сварила. — Она вышла за чашками.
— Молоко, сахар? — услышал он с кухни.
— Вообще-то и то и то, — засмеялся он, — но жена мне не разрешает, поэтому черный, пожалуйста.
Когда она вернулась, он заметил, что под мешковатой и сильно поношенной одеждой скрывается прекрасная фигура. Комбинезон не мешало бы постирать, а тапочки наверняка носил Вегард. Но у нее была узкая талия, прямые плечи и красивая длинная шея. Она поставила чашки на столик и разлила кофе, двигаясь плавно и грациозно, как кошка.
— Я, честно говоря, думала, что вы уже признали свое бессилие, — сообщила она инспектору, и это не прозвучало невежливо. — Поэтому я даже не догадываюсь, чего вы от меня хотите. Мой знакомый, он юрист, был удивлен, что вы хотите прийти ко мне домой. — Она загадочно улыбнулась, медленно провела тонким пальцем по левой брови. Взгляд, встретившийся с его взглядом, был почти дразнящим. — Он сказал, что полиция специально вытаскивает людей в участок, чтобы лишить их уверенности. В участке вы на своей территории. Здесь же уверенной себя чувствую я.
— Так очень хорошо, — произнес Ингвар, делая глоток. — Но ваш друг прав. Вы можете сделать вывод: я не собираюсь причинять вам волнений или неудобств. Я, скорее, надеюсь на...