Первый успешный старт «двадцать первой» (естественно, ее быстро переименовали в «очко») состоялся 29 апреля 1970 года. Второй и третий – в течение месяца. Опыт разработки стартовых комплексов позволил сократить цикл подготовки до недели.
К этому времени в конструкцию тяжелого варианта внесли дополнительные изменения – ускорители ставили парами с углом 60 градусов внутри пары – освободили место для навески в дальнейшем еще двух. Чуть ли не дивизия инженерных войск копалась на недостроенных стартах «Н-1» на Байконуре. Еще дивизия строила по 2 старта для легкого и среднего варианта.
Тем временем Челомей, так и не допущенный до «большой» лунной темы, брал реванш в других областях. После майского «гола престижа» «Луны-16» Бабакин и Лавочкин разогнались не на шутку. Челомей обеспечивал вывод автоматов на отлетные траектории и присматривался к геостационару. В 69 году были запущены 12 «протонов» – 2 к Марсу, 4 – к Луне, 3 – с безликими «Космосами», которым вместо номеров вполне можно было бы навесить погоны, и 2 – с «Космосами» «постфактум» – добрая советская традиция маскировать неудачные запуски за завесой секретности. Еще одна ракета взорвалась на участке выведения.
Спускаемые аппараты «Марсов» достигли поверхности, но «Марс-2» замолчал сразу, а «Марс-3» за 20 секунд активной работы успел передать несколько строк панорамы, разобрать что-либо на которых, впрочем, было нереально.
А на Луне за успехом «Луны-16» последовал еще один успех. В ноябре того же года «Луна-17» доставила на поверхность самоходную лабораторию – «Луноход». Восьмиколесная кастрюлька ползала по поверхности, транслировала лунные пейзажи и данные о свойствах лунного грунта, магнитного поля и так далее. Машинка отработала почти год и очень нравилась детям и членам Политбюро. И даже авария «Луны-18» не испортила им предновогоднего настроения. А вот Каманину ситуация нравилась не очень. На 12 запусков – всего 4 («Луна-16, „Луноход“ и два военных „Космоса“) безусловных успеха. Еще два успеха условных („Марс-3“ и третий вояка). Т. е. процентов сорок. И минимум в половине случаев подводила электроника. Наука – ладно, а ну война?
После совещаний с Устиновым электронщики были отданы Каманину на растерзание. Военная приемка мало того, что зверствовала, так еще и вводила в КБ и на производстве свои армейские порядки. Разработка, производство и контроль качества регламентировались так, что устав гарнизонной и караульной службы казался милой сказочкой для детского чтения. Взращенные на „Понедельнике“ „не просто программисты, а хорошие программисты“, равно как и магистры-электронщики, плакали горючими слезами, материли „сапогов“, пищали, но тащили. Советские микросхемы оставались самыми большими микросхемами в мире но, по крайней мере, перестали выходить из строя, когда им заблагорассудится. Более того, не столь возвышенные рода и виды вооруженных сил решили, что пусть у них труба пониже и дым пожиже – но сами они ничуть не хуже. И приняли тот же стандарт. От такого огорчения у некоторых магистров на ушах начала проклевываться шерсть, но основная масса сдюжила. Переломным моментом оказался 71 год. Когда из четверки „Марсов“ отработал программу только „Марс-5“, передавший с орбиты снимки марсианской поверхности, а остальные либо промазали, либо сдохли, в Воронеже устроили генеральную репетицию очередного 37 года. Посадили только одного (помимо раздолбайства раскопали нецелевое использование средств), но количество высокопоставленных пенсионеров резко возросло.
Впрочем, у Челомея была своя поляна. Освобожденный от участия в создании тяжелой РН и имея приемлемый по грузоподъемности „Протон“, он бросил все силы КБ на создание орбитальной станции „Алмаз“. На долговременной станции предполагалось отрабатывать системы космической разведки, целеуказания и оружия „Космос-Космос“ и „Космос-Земля“. Запуск планировался на конец 69 года, но возникли существенные трудности.