Мелье верил, что люди построят новое общество, где не будет частной собственности, не будет богатых и бедных, угнетателей и угнетенных, не будет тунеядцев, живущих за счет чужого труда, не будет религии, стоящей на страже интересов королей и дворянства. В обществе будущего, о котором мечтал Мелье, для религии не останется места.
Обращаясь к читателям, которых он звал на борьбу за установление нового общества, Мелье писал: «…да не будет среди нас никакой другой религии, кроме религии мудрости и чистоты нравов; да не будет никакой другой религии, кроме честности и благопристойности; да не будет никакой другой религии, кроме религии сердечной искренности и благородства души; да не будет другой религии, кроме религии решимости окончательно уничтожить тиранов и суеверный культ богов и их идолов; да не будет никакой другой религии, кроме стремления поддерживать повсюду справедливость и нелицеприятие; да не будет никакой другой религии, кроме стремления охранять народную свободу, и, наконец, да не будет никакой другой религии, кроме взаимной любви друг к другу и нерушимого сохранения мира и доброго согласия в нашей среде!»
В письме маркизу д’Аржанс де Дирак 2 марта 1763 года Вольтер отмечал, что одно из главных достоинств «Завещания» Мелье — его искренность.
Мелье был действительно предельно искренен. Он с искренней симпатией относился к простым труженикам, искренне ненавидел тиранов, искренне желал, чтобы мир был переустроен на справедливых началах. Порой в своих рассуждениях он был наивен, порой попросту заблуждался. Мечтая о будущем «нормальном обществе», он видел прообраз этого общества в деревенской общине, жизнь которой хорошо знал. Он верил в то, что крестьянская масса способна совершить революционный переворот, свергнуть тиранов и построить «нормальное общество», ибо не знал другой силы, которой суждено было сыграть решающую роль в революционном переустройстве мира, — пролетариата. Но ведь в то время, когда жил Мелье, пролетариат еще не созрел, и сельский священник просто не мог еще увидеть в нем силу, способную разрушить мир насилия.
Пройдет еще целое столетие, пока пролетариат выйдет на историческую арену и его вожди Маркс и Энгельс заявят о его великой миссии, указав пути к построению подлинно справедливого и гуманного общества. Они откроют законы общественного развития, создадут научный коммунизм — учение, преобразующее мир. Но истоками этого учения по праву можно назвать те идеи, которые высказывали выдающиеся утописты, предшественники научного коммунизма. Среди них был и Жан Мелье, священник из Этрепиньи.
Мелье во многом был мечтателем. Но он мечтал о добром и искренне верил, что придет день, когда силы угнетения и тирании рухнут под натиском сил добра…
Весна в Шампани наступает рано. Ее приносят теплые ветры с Атлантики. Рано зацветают сады и быстро отцветают, усеивая землю белыми лепестками. Покрываются зеленью виноградники на склонах холмов.
Весна 1729 года была последней в жизни Жана Мелье. Так решил он сам.
Ему было трудно писать. Он чувствовал, что быстро и неотвратимо наступает старость, подтачивая силы. Он терял зрение и очень торопился окончить свою рукопись. В небольшом домике, затерявшемся среди садовых деревьев, до поздней ночи не гасли свечи. Согнувшись над столом, не разгибая спины, по нескольку часов кряду усталый кюре выводил гусиным пером ложившиеся на бумагу строки.
А потом, когда были переписаны три экземпляра рукописи, по 336 страниц каждый, он написал письма генеральному викарию в Реймсе, кюре соседних приходов и своим прихожанам. Французский мыслитель Сильвен Марешаль приводит следующие строки письма Мелье к прихожанам: «Я видел и познал ошибки, заблуждения, бредни, безумства и злодеяния людские, я почувствовал к ним ненависть и отвращение. Я не осмелился сказать об этом при жизни, но я скажу об этом, по крайней мере, умирая и после смерти. Пусть знают, что я составляю и пишу настоящий труд, чтоб он мог служить свидетельством истины для всех тех, кто его увидит и прочтет, если им будет угодно».
Письма были разосланы в мае. Вокруг своим чередом шла жизнь. Прожигали дни знатные сеньоры, веселились на балах дворяне, день-деньской трудились на полях крестьяне. А старый кюре, сказав последнее слово, умирал в своем доме в маленькой деревушке Этрепиньи.
Его смерть оказалась неприметной. В майский день гроб с его телом опустили в могилу. Об этой смерти даже не было сделано записи в приходской книге.
Кто-то из прихожан, наверное, помянул кюре в сельском кабачке. Быть может, кто-то поставил свечку за упокой его души по христианской сердобольности. Кюре был добрым человеком, с состраданием относившимся к ближним своим, и хотя он был самоубийцей, но как не помянуть человека, который никому дурного не сделал, честно прожил свою жизнь.