— Зажгите фонарь, — распорядился, подойдя, Тальрик.
Солдат послушно высек огонь, но свет не прибавил уюта невольничьему привалу.
— Последний урожай, капитан Тальрик, — скупо кивнул главный конвоир.
Тальрик окинул взглядом новую связку, около двадцати человек.
— Они все беглые, Брутан?
— Ну да.
— Вы уверены, что ничего не преувеличили? — прищурился офицер.
— Да кому до этого дело. Раб он и есть раб, в конечном счете никакой разницы.
— Полагаю, вы знаете свое ремесло, — пожал плечами Тальрик. — Прибавьте к своему счету еще девятнадцать голов, и я позабочусь, чтобы вы получили вознаграждение.
— Мы пойдем с вами, капитан, и я получу его сам.
Тальрик одним взглядом пресек недовольный ропот своих солдат.
— Как вам будет угодно. Все пленные поступают в полное ваше распоряжение — вы, как я уже говорил, знаете свое ремесло.
В новой партии было несколько полукровок, а один человек даже походил на осоида. Чи заметила также, что двое подчиненных Брутана — явные муравины, светлые уроженцы Тарка. Перегонщики рабов то ли жили по своим собственным законам, то ли вообще никаких законов не соблюдали.
Солдаты, охотно сбыв пленных с рук, расположились вокруг костра. Загородку расширили, но с прибытием новых рабов там едва можно было сесть. Теперь их стерегли люди Брутана, и невольники, пользуясь сменой режима, стали потихоньку переговариваться. «Где тебя взяли? Далеко удалось уйти?» — слышалось в темноте.
— Сальма, я боюсь, — прошептала Чи.
— Я тебя понимаю, — согласился он, сжав ее руку. — Главное — не терять спокойствия. Будь спокойна и жди.
Она попыталась успокоиться, но это было так же, как с медитацией — ей просто не удавалось сосредоточиться.
— Откуда будешь? — устало спросил жукан рядом с ней.
— Нас взяли близ Геллерона.
— Я не о том. Раз ты здесь, значит, сбежала откуда-то? Далеко ли ушла?
— Со мной это впервые. Раньше я никогда не была… рабыней.
Жукан, похожий на исхудавшего Стенвольда, понимающе кивнул.
— Жалко мне тебя, девочка.
— А других что, не жалко?
Жукан покачал головой, и разговор продолжил его желтый, высоколобый, неопределенной расы сосед:
— Мы-то беглые. За побег в Империи полагается суровая кара, а ты попала к нам без всякой вины — потому мы тебя и жалеем.
— Вы тоже не виноваты. Нельзя осуждать раба за то, что он хочет освободиться.
— Очень даже можно. Нас и не за то судят.
Чи попыталась рассмотреть в темноте лицо человека, в которого, видимо, долго вбивали эту покорность.
— Я никогда не буду рабыней — по крайней мере вот здесь, — упрямо заявила она, постучав себя по лбу. — Что бы со мной ни делали. — Оглядев тех, кто был к ней ближе всего, Чи обратилась к меднокожей муравинке: — Все муравины, насколько я знаю, воины — что думаешь на этот счет ты?
— Я участвовала в Майнесском восстании, — ответила женщина. — Мы держались две недели, пока их армия не вернулась с фронта. Они распяли на городских стенах четыреста человек, не только повстанцев — всех, кто попадался им под руку. Угнали в рабство сотни наших детей. Заклеймили всех, кто воевал против них. Я бежала и была поймана. Я больше не воин, но меня все равно казнят на глазах всего города.
— Почему бы тогда не попытаться бежать еще раз? Что вам терять?
— Ты не понимаешь, — безжизненно проронила женщина.
Человек неопределенной расы предостерегающе зашипел: мимо ограды шел один из охотников за рабами. Когда он удалился, высоколобый сказал Чи:
— Завтра ты — если доживешь — узнаешь, что такое рабская доля.
— Если доживу? Мы, жуканы, очень выносливы — ты разве не слышал?
— Завтра кто-то из нас определенно умрет, — объяснил раб. — Таков имперский порядок.
Многие рабы по давней привычке проснулись с первыми проблесками рассвета. Щелканье бичей служило побудкой тем, кто еще спал — если и это не помогало, бич опускался.
Сальма растолкал Чи, избавив ее от применения этого средства. Невольников опять связали в одну вереницу. Побег не представлялся возможным: слишком много надсмотрщиков стояло вокруг. Будь Сальма один, он еще попытался бы выхватить у кого-то нож, перерезать веревку и взвиться в воздух, но с ним была Чи.
Княжич Сальма всегда относился к жизни легко, избегая ответственности за что бы то ни было. У себя на родине он играл в придворные игры, волочился за дамами, фехтовал с приятелями. Даже войну, опустошавшую восточные княжества, он принимал не слишком всерьез.
Потом его послали в Коллегиум, где он стал учеником Стенвольда. Но и там Империя привлекала его внимание лишь изредка, в промежутках между занятиями и случайными связями. Осоиды, будучи, конечно, его врагами, существовали где-то далеко от него.