Кроме спущенных впустую денег, Гаврилу Красика принуждала каяться еще и эта забота.
Да. У всякого кота своя маята: одному мышей ловить, другому блох кормить…
Алевтину Захарьевну, знаем, тоже печаль не обошла. Заговорили в народе о том, что беда ее запустением в хозяйстве не кончилась. Будто бы железная барыня вскорости взялась оживать при одном только появлении Сигарихи, а потом и вовсе, по запаху, стала охотиться за Алефою.
Вот где страсти!
А мужик один хожалый, так тот голову на отсечение давал, что когда мимо Сигарихиной усадьбы шагал да стукнул в окошко дома, то увидал: плотная занавеска за стеклом раздернулась и на него, на мужика, глянуло вороненое лицо железной барыни! Однако уверял он, что глаза у нее были живые! А когда он остолбенел от страха, черная барыня захохотала, разинувши огромную звериную пасть…
О батюшки-святы! Со стороны рассказывать и то – мурашки по телу…
Но, может быть, все-таки посмеивались бы люди в мужиковом рассказе. Могли бы подумать: приврал маленько с испугу. Только вот на другой как есть день истопник Кирилл принесся в полном безумии в Раздольное, с криком «ведьма» ляпнулся посреди улицы и… душа вон.
Осталась Сигариха в своем зловещем доме с глазу на глаз с железной барыней.
Что до раздолинских, что до яровских селян – они не то что мимо самого дома, рощею Сигарихиной боялись ходить. Только по дыму из одной высокой трубы и угадывалось ими, что Алевтина Захарьевна все еще терпит тюрьму, все еще не собралась, не укатила к чертовой матери, следом за своими когдатошними любодеями…
– А почему? – возникал в людях вопрос.– Какая беда-забота удерживает ее в логове черной барыни? Не допускает ли железная кукла красавицу вдову до ее золота? Принуждает ли Сигариху терпеть лишения тот гаденыш, что сидит в чреве? Или права Настена? Не покидает Алефа дома своего потому, что столь уж сладко ей пытать Демьяна, упрятанного в каменном подземелье?
В подозрениях своих люди больше всего сходились с неутешной невестою, потому и боялись за нее, потому и остерегали:
– Ой, не вздумай, Настена, идти до Сигарихи! Уж коли власти ничего в доме ее не нашли, где тебе там что откроется? Чего доброго, нарвешься на черную барыню – задавит!
– Нет. Не задавит,– уверяла и всех и каждого Кузнецова невеста.– Не может Демьянова работа принести мне беды…
В том же самом Настена старалась убедить и отца, да только Гаврила повторял всякий раз:
– А вдруг?!
И все-таки не доглядели за нею ни семейные сторожа, ни доброхоты сторонние. Каким-то мартовским предутрием выбралась Настена из разоспавшейся хатенки своей, легко перехрумкала по-льдистому снегу край улицы, выбежала за поскотину и в дымке рассвета уж оказалась в Сигарихиной роще.
Холодно еще. Зима не кончилась. Среди берез снегу по пояс.
Но что? Полезла Настена топкими сугробами, добралась до навеса дровяного, там узкой тропкою направилась до парадного крыльца. Оставалось ей только за угол повернуть.
Повернула. И увидела сыздаля, что на притоптанном у крыльца снегу стоит-приплясывает девчоночка лет пяти-шести, не больше. Приплясывает девчоночка, сама поет тоненьким голоском:
Поет девчоночка, принаряженная в одно лишь только ситцевое платье. Вроде бы для нее на дворе не тот марток, когда надо надевать семеро порток, а полный июнь – одуванчик сдунь.
Настене-то и на ум не пришло, откуда бы у Сигарихина дома столь прыткой веселухе взяться? Одно лишь ее озаботило – прозябнет певунья!
– Ты чего тут голышом хороводы водишь?! – шумнула она да заторопилась на ходу снять с себя теплую жакетку – укутать ситцевую резвуху.
Но та резко обернулась на ее голос, увидела Настену да через крыльцо кинулась в сени.
– Стой! – насмерть перепугалась заботница.– Воротись! Черная барыня поймает!
Где там!
Покуда встревоженная Настена добегала до крыльца, покуда взлетела на его многоступенчатую высоту, веселуха уже успела протопотать сенями и… только подол ее ситцевый мелькнул за порогом страшного дома.
И все.
И затаилась девчонка где-то в сторожной тишине гулких переходов: ни шороха, ни скрипа… Ни души!
Крадется Настена пустым домом. Уже понимает, что ситцевая веселуха неспроста выплясывала на морозе. Это, скорее всего, Алевтина Захарьевна устроила непрошенной гостье встречальный праздник. Знать, в окно разглядела, что Настена правит до ее дома, испугалась – не прошла б стороной, да и выслала вертунью – заманить ее в дом. А вот откуда замануха такая у Сигарихи взялась – это вопрос. Может, случайная родня нагрянула? А может, наваждение? От кого оно исходит: от черной, от белой ли барыни?
Подумывает так Настена, ступает тайком знакомыми ей на сто раз узкими переходами да просторными гостиными, а тут… чужая комната! Откуда? Что за притча? Сигарихин дом Настена за время своей в нем тюрьмы скрозь изучила, а этого места не знает. Тепло в комнате по сравнению с остальным домом, но сумеречно и душно. А кругом что-то булькает, и шевелится и дышит. И, самое страшное, смотрит! Хотя чем? – непонятно. Зато Настене уже ясно, что она никакой не человек, а так себе – завязь, семечко какого-то великого существа, которого еще нет, но может быть, если Настена отдаст себя его возрождению. Ей только остается до конца осознать свое предназначение и покориться…
Но вот досада; ей помешал тоненький девчоночий голосок:
Надо бы с песнею немного было потерпеть; подождать, когда в Настене распадется ее суть. Поторопилась чужая радость победу праздновать…
Да-а. Торопка – крутая тропка; торопись, да не оборвись…
Повернулась Настена на тонкий голос уже, как показалось ей, подернутым пушком будущих корней лицом – и дрогнула. Опала пелена наваждения. Вместо девчоночки стояла за ее спиною Алефа! Хотя в изнаряженной вдове непросто было сходу признать Сигариху. Вроде бы и прикрытым было ее тело, а вроде бы и нагишом. Как лентами какими цветастыми от самых ступней до подбородка внатяжку была обмотана Алевтина Захарьевна. Волосы вкруг головы, разобранные прядями, похоже, навазеканы были клейстером, поставлены иглами да высушены так. Морда мелкой сеткой занавешана. Зачем?
Вот чучело!
Настена даже фыркнула. Но тут же подумала, что черная барыня, видать, и на самом деле охотится по дому за Сигарихой; оттого-то красавица вдова и вынуждена столь шибко уродовать себя, чтобы той глаза отвести.
Дело, конечно хитрое. Только у Настены не было времени хитрость эту перегадывать. Иная забота одолевала ее. Но все-таки невеста не удержалась, спросила:
– Чой-то ты, Алевтина Захарьевна, вырядилась… дура дурой? Али надеялась, что и я тебя такой не распознаю? А ну отвечай, куда Демьяна спрятала?! Не то я тебе кудлы-то твои сушеные быстро повыдергиваю!
Шагнула она решительно до Алефы, даже руки протянула к ней… А только рук своих и не увидела. На их месте успели когда косматые лапы образоваться.