Дюмолен, проводив гостей в их комнаты, направился в свой рабочий кабинет. Он писал ежедневно допоздна.
Рабочий кабинет Дюмолена составляли в основном книги. Они тесно стояли на полках: уголовные кодексы, судебные разбирательства, заметки о политике, истории процессов, этнографические исследования образовали библиотеку, из которой писатель черпал свои знания.
Оказавшись в кабинете, Дюмолен вздохнул с явным облегчением. Он уселся за столом и с минуту не двигался, подперев голову руками.
Фруассар! Фруассар напомнил ему давние годы, начало карьеры писателя, утомительное пробивание на книжный рынок. И зависть, большую зависть в отношении Гортензии, которую любил тогда горячей юношеской любовью. Фруассар, любимец салонов Парижа, признанный повеса и любовник Гортензии. Относительно этого он не имел никаких иллюзий. Гортензия с ума сходила от этого молодого денди, источниками существования которого никто не интересовался. И сейчас, в день их двадцатипятилетнего юбилея появляется этот самый Фруассар. С удовлетворением подумал Дюмолен о его дешевом костюме, несвежей сорочке и седых висках. Также и о жалких остатках прошлого блеска героя Парижа. Нет, теперь он уже не любил Гортензию, как раньше, и не опасался, что Фруассар опять соблазнит его жену. И поэтому охотно согласился, чтобы Фруассар остался у них на несколько дней. Во взгляде Фруассара он заметил в долю секунды неуверенность, когда Гортензия предложила остаться. Бедный человек. Пусть остается. Пускай посмотрит, как они живут, пускай в свою очередь испытает зависть. Нет, он не боится за Гортензию, она знает, что такое благосостояние, постоянное, удобное, и не решится отказаться от достаточно стабильного положения. Фруассар же теперь может только медленно переживать свое поражение.
Дюмолен улыбнулся сам себе. Фруассар в его пижаме и пользующийся его безопасной бритвой. Это доставляет удовольствие, даже если человек уже не испытывает зависимость от женщины.
В этот момент он услышал громкий стук в дверь. Дюмолен поднял голову. В кабинет вошла взволнованная Гортензия.
— Что случилось? — спросил он, видя ее нервное состояние.
— Ах, Шарль, — вспыхнула она, — пропала брошь. Я обыскала весь дом. И ее нигде нет.
Сестра комиссара Лепера, мадам Сильвия, поставила на снежно-белую скатерть еще один чайник и позвала слабым голосом:
— Гюстав, Селестина! Чай!
На самом же деле это был крепкий, сваренный с добавлением ванили кофе, и молоко в отдельном сосуде, но мадам Сильвия по причинам, известным только ей, привыкла называть первый завтрак чаем. Сама же она в эту пору дня пила липовый цвет.
Призыв остался без ответа, в результате чего мадам Сильвия высунулась в окно и крикнула погромче:
— Селестина, чай.
Селестина сидела во дворе на зеленой скамейке и прутиком дразнила толстого песика, не реагируя на слова тетки.
— Селестина! — крикнула по-настоящему громко мадам Лепер. — Ради Бога, Селестина, оставь этого пса в покое и иди к столу.
Селестина отложила прутик, взяла щенка на руки и пошла в сторону дома. За столом она усадила пса на колени, налила в блюдечко немного молока и попробовала заставить этот подвижный шарик поесть.
— Ах, моя бедная голова, — пожаловалась мадам Сильвия.
Как раз в этот момент в столовую вошел комиссар Лепер.
— Как себя чувствуешь, Сильвия, как твоя мигрень? Дюмолены были разочарованы тем, что ты не смогла присутствовать на вчерашнем торжестве. Добрый день, Селестина, что это за отвратительная собачка?
— Гастон, — ответила Селестина. — Ему восемь недель. — Мадемуазель Лепер пришла в голову мысль, что Гастона надо покормить из ложечки. — Это Мишель мне его дала. Их четыре родилось, и каждый щенок совершенно отличается от других. Этот самый красивый, поэтому Мишель оставила его для меня.
— Не думаю, что Гастон — подходящая кличка для собаки, — засомневалась мадам Сильвия.
— Гастон, Гастончик, не выплевывай пирожное. Будь хорошей собачкой. Тетя, вы могли бы дать ему немножко липового цвета?
Комиссар глядел на дочь с умилением. Она все-таки совсем еще ребенок.
— У меня второй день лопается от боли голова, — вздохнула мадам Лепер. — Ужасная жара с утра. Сегодня наверняка будет буря.
Комиссар неожиданно снял пиджак из чесучи, подлил себе кофе и потянулся за одной из нескольких газет, лежащих рядом с его прибором. На некоторое время установилось молчание. Запутавшаяся в муслиновой занавеске муха громко жужжала.