— Немецкий. Это мне на юбилей коллеги подарили. На восьмидесятилетие. Я и не открывала его ни разу…
— Михаил Яковлевич, как думаете?
— На кой хрен им сервиз?! Война, младенец — гостей, что ли, назовут?!
В подтверждение его слов вдалеке глухо ахнуло. И еще раз. Я достал смартфон, сунулся в городской Телеграм-канал. Ничего. А, нет, тревогу объявили. Пишут, в район ХТЗ прилетело.
Прав дядя Миша: сейчас не до гостей.
— Какой шелк! Ах, какой шелк! Как небо в июне…
В голосе Наташи пели восторг и тоска.
— Тут у вас целый отрез, Эсфирь Лазаревна! Платье пошить — загляденье будет! Михаил Яковлевич, что скажете?
— Ага, шелк! В платье под бомбами гулять! С дитем на руках!
— На вас не угодишь!
— Мне не надо угождать! Ты Валюхе с мало̀й угоди! Сервиз им! Шелк! Платье! Уж лучше бронежилет, по нынешним-то временам!
— Бронежилетов не имею, — отрезала Эсфирь Лазаревна. — У меня не военторг.
В поисках она участия не принимала. Давала возможность Наташе занять себя чем-то полезным.
— О, коньяк!
— Коньяк? — оживился дядя Миша.
— Армянский, кажется. Точно, армянский. «Ной Классик», двадцать лет. В синенькой коробке.
Дядя Миша вскочил — хотел подойти, взглянуть! — и тяжело плюхнулся обратно.
— Кто ж поверит, — взгляд его потух, — что у меня в заначке двадцатилетний коньячище завалялся? Отрез шелковый? Сервиз? Я б и сам не поверил!
— А вам надо, чтобы ваша семья непременно узнала, что подарок от вас?
В голосе Эсфири Лазаревны явственно звучали профессиональные интонации.
— А как же иначе?!
— С того света? — уточнил я.
От взгляда хозяйки дома мне захотелось провалиться сквозь пол, этажом ниже. Но дядя Миша меня удивил.
— Ромка, братан! Верно говоришь! Даже если твой Валерка записку напишет, а я продиктую… Не поверят! А если поверят, с ума свихнутся! Валюха у меня впечатлительная, а Муся — та вообще…
Он снова затосковал:
— Что ж делать-то, а? Что делать?!
— Деньги.
Это Эсфирь Лазаревна.
— Деньги? Откуда у меня деньги?
— У меня есть. Шестьсот долларов. За книгами лежат, в собрании сочинений Чарльза Диккенса. На черный день откладывала, на похороны. Не пригодились. Коллеги за свой счет похоронили.
— Правильно! — обрадовалась Наташа. — Деньги всегда нужны. Купят ребенку, что нужно, и мамочке тоже…
— Шестьсот баксов? У меня?!
— У вас, Михаил Яковлевич.
— Заначены? Не потрачены?!
— Да.
— Кто ж в такое поверит? Это ж хуже коньяка!
— Не будем бежать впереди паровоза. Решаем проблемы в порядке очереди. Сначала — достать деньги с книжной полки. Если я не справлюсь, попросим Валеру. Роман, поезжайте к мальчику, без него вся наша затея — пустое дело.
— Стоять! — гаркнул дядя Миша. — Ромка, кому сказано! Фира, это ж ваши деньги. Выходит, что и подарок от вас, а не от меня!
— Ваши родные об этом знать не будут.
— Я буду знать! Я!
— Не надо на меня кричать, Михаил Яковлевич. Я вас прекрасно слышу. Подарок будет от вас, лично от вас. Это ваши деньги.
— Мои? В смысле?!
— Это ваша премия за ударную работу. В частности, за блестящее выпроваживание профессора в прошлый вторник. Как вы его, а? Я прямо любовалась. Короче, премия вам вручается по итогам голосования коллектива нашей спасательной бригады. Голосуем, коллеги? Кто за?
Мы с Наташей подняли руки. Дядя Миша ошарашенно моргал.
— Езжайте, Роман, — подвела итог Эсфирь Лазаревна.
Отбой воздушной тревоги дали в тот момент, когда я парковался во дворе Валеркиного дома. Вот и хорошо. Мне-то по барабану, а парню во время тревоги лучше дома сидеть. Или в убежище.
Хотя что это я? Валерка — и в убежище? Ага, разогнался.
У дверей, ведущих в квартиру профессора, я невольно задержался. Принюхался, прислушался. Чисто, жилец ушел насовсем. Они все уходили насовсем. На моей памяти никто не возвращался. Просто слишком свежими, острыми, мучительными были воспоминания: старик забился в угол, клещами не вытащишь, сыплется перхоть, жрет, дымится черная поземка…
Ничего, никого. Дядя Миша, ты монстр. В хорошем смысле слова. Уж не знаю, сколько воображаемых соточек ты усидел с профессором — это Эсфирь Лазаревна смотрела, я не рискнул! — как выманил его из облюбованного угла, квартиры, дома… Я ждал на улице и видел, как вы вышли из подъезда. Вышли вдвоем. А потом раз — и остался только дядя Миша.
Все, нечего тут торчать.
Валерка был дома. Один, без мамы. Сидел на диване, втыкал в айфон. Увидел меня, подпрыгнул от радости:
— Дядя Рома!